Мои запястья обвивают мужские ладони, вынуждая замереть, а губ касается чужое обжигающее дыхание. Не поцелуй, нет. Всего лишь обещание. Едва осязаемое прикосновение. Такое же призрачное и обманчивое, как и всё то, что я успеваю представить в своих фантазиях по поводу происходящего…
– Отпусти, – следует новым приказом.
Я послушно разжимаю пальцы, прекратив затрагивать край ажурного белья.
– Ты очень сильно разочаровала меня сегодня, цветочек, – продолжает Маркус.
Знаю. И мне очень-очень жаль. Настолько сильно, что сердце сжимается бескрайне щемящей болью от осознания того, насколько жестоко я ошиблась.
Но то остаётся глубоко внутри меня.
А вслух:
– Накажешь? – спрашиваю тихонько, невольно переводя внимание на скалку, покоящуюся на кухонной столешнице.
– А должен? – задаёт встречный вопрос брюнет.
И не отвечает на заданный мною вопрос.
Что ж… Так даже интереснее.
Скорее всего, последнее довольно отчётливо отражается на моём лице, потому что на губах англичанина расплывается понимающая ухмылка. Маркус проводит двумя пальцами вдоль моей нижней губы, тем самым вынуждая открыть рот и принять то, чего он хочет. Обхватываю его пальцы, втягиваю глубже, облизываю и прикрываю глаза.
– Теперь это, – следует очередным приказом.
Скалка не очень широкая, на ней нет ручки, она холодная и гладкая. Я согреваю её своим дыханием, послушно обхватывая губами, пока широкая мужская ладонь плавно скользит вдоль линии груди и ниже, к животу. Гладит так аккуратно и бережно, что совсем не вписывается в моём разуме на контрасте с использованием нами в данный момент кулинарного предмета.
– Маркус, – срывается с моих уст в тихой мольбе.
Я выгибаюсь ему навстречу, позволяя себе без лишних сомнений тонуть и пропадать в хищном пламени, горящем во взгляде цвета тёмный ультрамарин. Когда-нибудь оно сожжёт меня дотла. Но в данный момент меня это совершенно не волнует. Только то, чтобы это продолжалось как можно дольше.
Одним спешным жестом он отшвыривает мою одежды в сторону, подхватывает за бёдра и усаживает на кухонный стол, стягивая нижнюю часть белья.
– Ножки шире, цветочек, – сам же поднимает и разводит их, вынуждая опираться пятками о край столешницы.
Англичанин медлит всего лишь какую-то жалкую долю секунду, прежде чем окончательно лишает меня кислорода. Он забирает весь мой воздух, целуя так горячо и алчно, что кажется, будто дышать снова я и вовсе уже не смогу. Не только голова кружится – весь мой мир идёт кругом, норовя вот-вот и вовсе исчезнуть, поэтому цепляюсь за сильные плечи, чтобы оставить себе хотя бы напоминание о том, будто бы остаётся ещё хоть что-то, что я могу контролировать. Пусть это и не так, на самом деле.
Маркус снова гладит живот, а затем его ладонь плавно умещается между моих ног. Никакой подготовки, никаких прелюдий. Он просто вторгается в моё тело, всовывая пальцы, сгибая их, поглаживая и растягивая меня изнутри. Впрочем, я не жалуюсь. Требуется не так уж и много времени, чтобы рассудок заволокло туманной пеленой сладостной эйфории, пронизывающей каждую клеточку моего организма. Но столь ожидаемое освобождение никак не наступает.
Мои губы сами собой растягиваются в букву «О», а из горла вырывается протяжный стон, когда мужские пальцы внутри меня заменяет недавно согретый мною мрамор. И это только начало. Он явно дразнит меня, сосредоточенно наблюдая за собственными действиями, пока по чуть-чуть проталкивает скалку, а затем вытаскивает её. Снова и снова.
Бедро обжигает лёгкий шлепок. Но Маркус не даёт привыкнуть. Размазывает мою влагу вокруг ануса, а затем резко вводит туда два пальца, во сто крат усиливая и без того необычные ощущения. Кажется, ещё немного, и я потеряю сознание от переполняющих рассудок эмоций. Они почти что разрушают меня. И ничего уже не остаётся, помимо накрывающего, подобно цунами, наслаждения. Я буквально проваливаюсь в эту тьму, малодушно не желая больше никогда оттуда возвращаться.
Реальность напоминает о себе новым поцелуем. На этот раз едва осязаемым, ласковым, нежным. Слишком коротким, чтобы я могла вдоволь насытиться им.
– Маркус, я… – собираюсь сказать, но умолкаю.
На губах Грина расцветает свойственная ему одному ухмылка, пока мужчина продолжает поглаживать мой живот, словно это нечто очень ценное и важное в его жизни. Во взоре цвета тёмный ультрамарин поселяется такая странно-глубокая задумчивость, что в этих оттенках я вижу целую вечность.
И точно знаю, о чём думает англичанин.
Понятно ведь уже, что никакой аборт я не сделала.
– Мы можем назвать малыша в честь одного из твоих родителей, – предлагаю тихо-тихо.
Что ещё сказать…
Понятия не имею!
Затянувшаяся тишина начинает действовать на нервы.
Мужчина так и не отвечает. Вместо это он подбирает мою одежду и помогает слезть со стола. Заботливо надевает на меня платье, а вот кружевную часть белья засовывает в карман своих брюк. Пальто он вешает на сгиб локтя, а свободной рукой аккуратно приобнимает меня за талию, притягивая к себе ближе. Моего правого виска касается чужое дыхание. Не поцелуй. Лишь жалкое подобие. Маркус замирает, будто бы никак не может решиться сообщить мне что-то… а ритм моего только-только успокоившегося сердцебиения начинает ускоряться всё быстрее и быстрее, будто в ожидании какого-нибудь чёртового приговора.
– Я люблю тебя, цветочек, – звучит немного хрипловатый, вкрадчивый баритон, спустя неимоверно длительную паузу. – И ты ведь понимаешь, что мы ещё не закончили? – дополняет насмешливо, подталкивая на выход из кухни, пока лично я стою с приоткрытым от удивления ртом, больше не в силах самостоятельно сдвинуться с места.
Если бы что-либо и могла сказать ему в ответ на вторую часть фразы, то…
Я люблю тебя, цветочек.
Втягиваю как можно больше кислорода в лёгкие.
Да, я тоже люблю тебя, Маркус Грин.
И, может быть, тоже скажу об этом когда-нибудь вслух.
