Я жив… И я знаю это, но моё тело мне не принадлежит. Оно как безжизненный, отрезанный от меня самого кусок бесполезного мяса. Дэйррин наблюдает за мной, потом лениво бросает двум бионикам, стоящим по обе стороны кровати:
– Поднимите его.
Наверное, я должен был почувствовать прикосновения их сильных рук, но не чувствую ничего. Мир просто переворачивается передо мной.
– Поставьте на пол и отпустите.
Бионики послушно выполняют команды. Ещё бы, бездушные и безвольные твари, подобие жизни. Они – всего лишь машины, и ничего больше. Бионики отпускают меня и отходят. И в это же мгновение я лечу вниз, на пол, утыкаюсь носом и слышу хруст сломанного хряща, но не могу даже повернуть голову. Вижу только кончики острых носков ботинок Дэйррина, прохаживающегося неподалёку.
– Поднимите и приведите его в порядок, восстановите сломанный нос. Действовать согласно программе реабилитации до следующих моих указаний.
Дэйррин уходит прочь, а меня поднимают и начинают растирать, словно младенца, укладывают в восстанавливающую капсулу, вынимают и вновь подсоединяют к многочисленным трубкам. И так день изо дня.
Я – ничто, овощ, не способный даже задницу себе подтереть. Через некоторое количество дней опять возвращается Дэйррин, требуя результаты отчётов, рассматривает многочисленные графики и таблицы, прокручивает данные сканера и только после этого переводит взгляд на меня.
– Это уже не в первый раз. Каждый раз ты выныриваешь на поверхность, будто впервые, ненадолго зависаешь в реальности и вновь впадаешь в беспамятство. Твоё тело целиком и полностью в порядке, но твой мозг будто отторгает его. Он словно одержимый суицидник, пытается покончить с собой, отказываясь функционировать и принимать на себя руководящую роль.
Что за хрень он несёт? Я всё чувствую с точностью до наоборот. Я заперт внутри собственной черепной коробки, изнывая от бессилья. Но моё тело, как ленивая сука, не желает пошевелить и пальцем. А Дэйррин, стоящий передо мной новый император, знающий больше прочих о физиологическом устройстве кого бы то ни было, просто отказывается нажать на нужную кнопочку или вколоть нужный транквилизатор.
Но всё, что я могу – это просто метать на него взгляды, полные ярости. Даже новорождённый младенец способен на большее, чем я. Он может орать и сучить в воздухе крохотными ручками, он может сосать грудь и корчиться, а я не могу ничего.
Дэйррин садится на высокий стул у моей кровати и долго смотрит на меня испытующим взглядом, потом откидывает в сторону тонкий планшет и скрещивает руки на груди:
– А знаешь, мой дорогой племянник, что ты больше всего похож на свою мать? Глазами. Особенно сейчас, когда смотришь на меня так озлобленно и яростно, сгорая от бессилья. Она и сама смотрела на мир так же, после того как Реннар прибрал её к своим рукам. Она не могла поделать ничего с этим или просто убедила саму себя, что так оно и есть, сгорала от ненависти ко всем, пока не решила покончить с собой.
Дэйррин замолчал на некоторое время, а потом продолжил:
– Кто бы мог подумать, что страх всей империи, Чёрный Палач, может быть вот таким безвольным, мягкотелым, ни на что негодным куском, не способным даже на то, чтобы переваривать синтезированную пищу. Когда тебя покормили? Полчаса назад или около того? Значит, скоро начнётся чудесное представление…
Кормили…В глотку ввели шланг и запустили по нему какую-то безвкусную жижу, накачивая ей меня. И сейчас словно по команде эта отвратительная субстанция начинает продвигаться наверх, к глотке, исторгаясь из меня.
– Переверните его на бок, чтобы не захлебнулся, – говорит Дэйррин.
Бионики послушно выполняют команду, переворачивая меня на левый бок. Теперь я не вижу ничего перед собой, кроме серо-коричневых стен, с металлическими шкафами и многочисленными приборами.
– Знаешь, Сид… Меня интересует только одно… Что бы сделала минутой раньше твоя любимая игрушка? Кинулась бы спасать тебя, бережно отирая рвоту с твоего лица, или просто стояла бы и смотрела, как ты подыхаешь, захлёбываясь собственной блевотой? Я не уверен в том, что правильным окажется первое предположение. Она так сильно изменилась…
От его слов меня изнутри насквозь пронзает раскалённый прут, принимаясь ворочаться там и перемалывать всё в кровавое месиво.
– Продолжайте действовать согласно программе реабилитации. Если объект не покажет признаков улучшения к указанному предельному сроку, утилизируйте.
Всё. Больше ничего. Меня разрывает на части, будь я в своей привычной форме, просто сжал бы его тщедушное горло одной рукой, но я всего лишь немощный отброс. Стой, сука, скажи мне ещё хотя бы одно слово! Я хочу знать, что с ней, и где она находится, я просто хочу знать, что где-то здесь, на Альтернативе, она передвигается по её поверхности и дышит полной грудью.
Мне нужно знать, что она живёт, воплощая в жизнь то, о чём так часто говорила и ещё чаще молчала. Впервые за всё время, что я нахожусь здесь, я услышал о ней. Но я даже не знаю, сколько времени прошло с момента моей отключки и последующего пробуждения. Сколько суток, недель или месяцев?
Я громко кричу, но только внутри самого себя, и ответом мне служит тишина стерильного отсека, нарушаемая лишь едва слышным жужжанием медицинских приборов. Тишина и слова на повторе: «Если объект не покажет признаков улучшения к указанному предельному сроку, утилизируйте…»
Сколько? Когда? Ни одного ответа… Меня подкинули в воздух, как мишень на стрельбище. Я всё ещё лечу, но знаю, что в любой момент грянет выстрел и разнесёт меня на куски.
Нет, только не так… Я готов подохнуть любым способом, но только не безвольной тряпкой, пребывающей в полном неведении, что творится с моей птичкой. Я хочу увидеть и услышать Тайру ещё хотя бы раз, хотя бы издали, но вживую.
Осознание этого наполняет меня яростью и злобой, направленной на самого себя, что не сумел выполнить свою часть плана безукоризненно, что смог так налажать… Меня выгибает от судороги, вцепившейся в позвоночник словно клещами, и я чувствую сильнейшую агонию, от которой стискиваю зубы, скрипя ими так, что кажется, будто они сотрутся в порошок.
Перед глазами начинают полыхать красные и чёрные пятна, кружа меня в вихре. Боль такая сильная, что затмевает рассудок. Но в то же время я рад ей, потому что с её приходом начинаю чувствовать себя живым и годным хотя бы на что-то.
С той поры она становится моей единственной и постоянной спутницей. Иногда она пропадает ненадолго, а я уже привыкший к ней, начинаю беспокоиться, что вновь становлюсь овощем. Но едва она появляется на горизонте, давая о себе знать сначала несильным покалыванием в пальцах ног, я улыбаюсь и веду с ней мысленный диалог, потому что ещё не в силах говорить связно, способный только нечленораздельно мычать. Она взбирается вверх по ногам, с каждой секундой её прикосновения становятся всё нетерпеливее, а острые коготки вспарывают плоть всё глубже.
Я криво ухмыляюсь, приветствуя её. Ну что, любимая, давно не виделись? Соскучилась по мне? Нет? Врёшь, лживая сука, иначе от чего так сильно сдавливаешь меня в своих объятиях, что иногда становится трудно дышать, заглядываешь мне в глаза, застилая собой пространство комнатки, и пьёшь из меня? Не стесняйся, чувствуй себя, как дома, бери меня, находящегося полностью в твоём распоряжении, можешь даже скользнуть ненароком своим жадным ртом куда пониже и как следует отсосать. Вгрызайся как можно глубже и неистовее, только не оставляй меня подыхать здесь, в этой стерильной и безликой комнате с белым потолком, на который так невыносимо смотреть долгими часами в полном безмолвии.
