Нам приходится едва ли бежать для того, чтобы нагнать коней. Рядом семенит мальчишка и изредка что-то болтает, но и он, выносливый миркхиец, вскоре выдыхается и идёт молча, дыша через рот. Во время привала, мы падаем на землю, как брошенные вниз камни, и едва доносим до рта чашу с водой. Чаша у нас с миркхийцем – одна на двоих. Короткий перерыв – и снова в путь. Ноги передвигаются уже сами по себе, как у заведённой металлической игрушки.
Дни и ночи сливаются в одно. Мы плетёмся, понимая, что как бы быстро мы ни двигались, всё равно отстаём. С каждой мерой времени хвосты впередиидущих коней становятся всё дальше. Отсюда, с моего места, мне не видно Инсара. Он шествует где-то впереди колонны и навряд ли обернётся назад, чтобы посмотреть, упала ли я без сил. На несколько сотен всадников – всего двое пеших. Наверняка со стороны это выглядит безумно и чудаковато, но, кажется, что у Инсара для меня припасено множество подобных развлечений. И поздно ночью, перед тем, как провалиться в сны без сновидений, я задаюсь вопросом: будет ли разрешено мне умереть от усталости?
Первым не выдерживают сандалии – тонкая кожаная подошва и тонкие изящные ремешки не рассчитаны были на подобные испытания. Они рвутся. Кое-как привязываю ремешками подошву к ноге, но помогает ненадолго. Вскоре мне приходится идти босиком.
К середине следующего дня мы покидаем пределы степной равнины и вступаем на пространство, усеянное острыми мелкими камешками. Их грани в считаные мгновения разрезают кожу, заставляя её сочиться кровью. Я уже ковыляю, как старуха, прикусив губу до крови, чтобы не разреветься от боли, пронзающей ступни ног при каждом соприкосновении с почвой.
– Так ты далеко не уйдёшь, – косится на мои ноги Касым и стягивает со ступней свою мягкую обувь из кожи, – а нас будут гнать, как скот, несмотря ни на что. У тебя ноги маленькие, как у ребёнка. Обувь придётся тебе впору. Надень, Алтана.
Мне так плохо и больно, что я даже не обращаю внимания на обращение, то и дело проскальзывающее в речи миркхийца.
– Убери, – отвожу его руку, – она нужна тебе самому.
– У меня пятки как камни, – хвалится мальчишка, – я могу ходить босиком по осколкам не порезавшись.
И словно в доказательство своих слов он демонстрирует мне заскорузлую, жёсткую кожу ступни. Никогда бы не подумала, что придётся надевать обувь врага, чтобы пройти в ней, будучи пленённой, но выбора нет. Я натягиваю её на ступни и благодарно киваю. Из мальчишки выйдет толк, если… У моего предположения нет определённого будущего. Я даже не знаю, куда мы направляемся, потому что с нами никто не разговаривает.
Увы, но обуви, предложенной мне мальчишкой, надолго не хватает. И без того местами прохудившаяся, вскоре она становится лишь жалкими ошмётками на моих ногах. Спасение было временным. А мальчишка, хвалившийся совсем недавно, уже больше не ёрничает, а ковыляет так же, как и я, шипя сквозь зубы, когда под ноги попадаются особенно острые камни. Во время очередного привала у меня нет даже сил на то, чтобы притворяться и держать себя в руках.
Едва дали знак остановиться, я сажусь, приникая спиной к боку лошади, и вытягиваю ноги впереди себя. Ступни грязные и избиты в кровь. Ноги мелко трясутся от усталости и боли. Я прикрываю глаза, чтобы забыться хоть ненадолго и не обращаю внимания ни на кого. Под закрытыми глазами пляшут на чёрном фоне красные пятна – такие же красные как кровь на ногах.
Кажется, я уснула, потому что от прикосновения к плечу я вздрагиваю и открываю глаза, видя перед собой смуглое лицо миркхийца с раскосыми глазами. Он довольно улыбается и суёт мне в руки пару мужских сандалий с толстой подошвой. Я не думая, беру обувь и только после этого, словно просыпаясь, задаю вопрос:
– Где ты это взял?
Мальчишка косится в сторону и что-то бурчит себе под нос.
– Ты что, украл? А ты знаешь, какое наказание за воровство у «бессмертных»?
– Нет…
– Вот и я не знаю. И знать не хочу. Верни на место украденное.
– Но…
– Верни на место, – я хлопаю мальчишку по щеке.
Лицо у Касыма вспыхивает, но он неохотно берёт сандалии и бредёт прочь в потёмках. Через некоторое время слышится крик мальчишки, больше напоминающий вой. Превозмогая боль, я тороплюсь на его крик, проклиная про себя миркхийца. Один из «бессмертных» держит мальчишку за шиворот, встряхивая, словно щенка.
– Поставь мальчишку.
На меня мгновенно устремляются тёмные провалы глазниц на масках воинов.
– Мальчишка – вор, – медленно произносит воин.
– И всё ж это не повод мотылять им в воздухе, словно знаменем.
К собравшимся подходит ещё один из воинов, комплекцией лишь немного уступающий Инсару, и выслушивает своих людей.
– Верни щенка на землю, – приказывает он, а следом обращается ко мне, – воровство должно быть наказано.
– Он уже вернул взятое без спроса, – отвечаю я как можно спокойнее.
«Бессмертный» подходит вплотную и наклоняется ко мне. Не говоря ни слова, он вглядывается в моё лицо так пристально, словно пытается заставить отвести глаза.
– Разве тебе не страшно? Ты смотришь в глаза самой смерти.
– Я вижу провалы глазниц в маске, за которой прячется один из «бессмертных». И только. А смерть вглядывается в нас по-иному.
Лёгкий смешок отдаётся гулким эхом внутри металлической маски.
– Если бы речь шла о ком-то другом из рабов, я немедля отрубил руку мальчишке по локоть за воровство, а тебе – кисть. Потому что ты плохо следишь за своим рабом или не научила его вести себя, как подобает. Но мы движемся налегке, отягощённые лишь золотом, без лишних обозов и рабов. Ты – единственная, кого взял с собой Инсар. И не мне решать, как с тобой поступить. Мы дождёмся его возвращения, пусть сам решает, что с тобой делать.
«Бессмертный» разжал кулак и мальчишка мешком рухнул в пыль. Он встал и виновато поглядывал в мою сторону, не зная, что сказать. От услышанной угрозы его лицо побледнело на мгновение.
– Я не знал, что у них так наказывают за воровство. Извини, – мальчишка сел рядом со мной, понуро повесив голову, и шмыгнул носом, – что теперь?
– Не знаю. Решать не мне. Я бы отдала приказ выпороть тебя как следует.
– Они сами виноваты! – сердито зашипел мальчишка, – едут верхом, и свободных лошадей вдоволь. Но мы плетёмся так, будто…
– Замолчи! Это не оправдание твоему воровству.
– А я думаю…
– Я думаю, что «бессмертные», услышав твои возмущённые вопли, захотят укоротить тебе не только руку, но и язык, волчонок. Знай, кого кусать.
Мальчишка замолчал, но сердитый блеск в глазах выдавал его. Он был недоволен, заранее считая наказание несправедливым. Может, не так уж были неправы миркхийцы, дав ему такое прозвище. Волк не собака, не будет служить как полагается.
