– Я? Ты сошла с ума, крошка? Что я буду там делать? Сидеть навытяжку у твоих ног? Сходить с ума в богатой квартирке с видом на центральную площадь? Мне нечего делать в больших городах. Волк не любит огромные скопления человеческих тушек, и в этом я с ним согласен.
– Но мы бы могли…
Я зажимаю ей рот ладонью.
– Не стоит обманывать себя, малышка. Есть ты, красотка и звёздная плясунья. Есть я, нелюдимый сумасброд. Наши следы на снегу пересеклись и запутались на некоторое время. Но сейчас пора прекращать блуждать наугад. Нет никаких «мы», ясно тебе? И не было. Просто горячо и вкусно потрахались. За что тебе огромное спасибо от всего…
Дзынь. Это зазвенело в голове. Потому что Аманда не стала корчить из себя великосветскую львицу, залепляя миленькую пощёчину. Нет, эта красотка по-деревенски влепила мне кулачком в левое ухо. Неожиданно сильно для её маленьких ручек. Наверняка она отработала удар на мудаках разного сорта, пытавшихся прилепиться к ней против её воли.
Ухо горит, и звон в голове такой же пронзительный, как и сердитый взгляд её глаз. Крылья носа раздуваются от злости. Голосок дрожит, когда она говорит мне, тыкая острым коготком мне в грудь.
– Я сделаю вид, что не слышала ничего из сказанного тобой. Но ты будешь самым большим идиотом на всём белом свете, если останешься стоять на месте, делая вид, что тебе всё равно.
– Я не делаю вид. Мне на самом деле всё равно. Ты – шикарная сучка, Ами, но не настолько, чтобы я бегал за твоей юбкой, поджав хвост. Прогнать скуку и развлечься – самое то. Не больше.
Своим взглядом Аманда могла бы испепелить не только меня, но и весь Шварцвальд, превратив его в кучку древесного угля. Глаза полыхают, но лицо спокойно, ни один мускул не дрогнул. Она разворачивается и медленно идёт в сторону экипажа. Настолько медленно, что за всё время, потребовавшееся ей для того, чтобы дойти до экипажа, я мог бы десять раз не спеша пройтись туда и обратно, затеяв по пути дружескую беседу.
Это огромное великодушие с её стороны – предоставить шанс пойти следом после ушата дерьма, опрокинутого мной на неё. Волк рычит от нетерпения и держит нос по ветру, втягивает знакомый и желанный аромат. Он готов ползти на брюхе, подметая дорожку своим хвостом перед Амандой. Но я перехватываю его за горло и удерживаю на месте.
Аманда садится в экипаж. Манфред, сообразительная скотина, остаётся рядом с кучером и нетерпеливо пихает его локтем вбок. Лошади, громко цокнув копытами по заледеневшему снегу, срываются прочь.
Я стою на месте и дышу намеренно глубоко и ровно. Спокойный снаружи, но беснуюсь внутри, оттого что наступил на глотку самому себе. Наконец, я заставляю себя двинуться вперёд, прячась в тени зданий. Для жителей Вольфаха Охотника больше не существует и нужно на самом деле заставить себя исчезнуть. Я хорошо знаю как. Волк недоволен, рыкает и – если бы мог – сомкнул челюсти на моей глотке. Я прислушиваюсь к нему. Научился. Принял себя таким, каким стал, благодаря Аманде. Волк говорит, что я – мудак.
– Не спорю, дружище. Хочешь побегать?
Ещё как.
Сегодня ночью густая шерсть будет блестеть серебряным отливом в свете луны, полной тоски как никогда ранее. Быстрый, непрекращающийся бег на износ, и огромные прыжки, в которых тело распластывается над взрыхлённой местами землёй. Надеюсь, что пойдёт снег и сотрёт следы когтистых лап. И меня – заодно с ними.
Эпилог
– Полный зал под завязку! Они даже за места в проходе дрались! – потирал ладоши Манфред, стоя за моей спиной, – эй, ты чего? Выше нос, Аманда!
– Не бубни и не раздражай меня! Всё будет сделано по высшему разряду, как всегда. Никто из присутствующих даже не догадается, насколько мне на них всех плевать с высокой колокольни!
– Ох, не узнаю нашу звёздочку! А во всём виноваты эти гадкие, вонючие, волосатые мужчины! Да чтоб у них…
– Замолчи, Манфред!
Я запустила в толстяка расчёской, но он успел ретироваться. Расчёска ударилась в закрытую дверь гримёрной. Я ещё раз взглянула на себя в зеркале: всё идеально, не подкопаешься. Но внутри нет того радостного предвкушения, всегда наполнявшего меня до краёв перед выступлением. Вдруг потеряло смысл всё: восторженные взгляды, аплодисменты, обожание тех, находящихся далеко-далеко внизу.
Манфред не соврал: театр вот-вот должен был отойти в пользование Аугсбурга. Манфред бурчал, что мы зажжём этот театр напоследок так, что от него и уголька не останется. И что-то мне подсказывало, что это непросто красивое выражение. А потом, не знаю, что потом… И впервые неинтересно. Я настолько остыла ко всем светским развлечениям, что даже посетила благотворительный вечер супруги герцога, презентовав на благие нужды все драгоценности, которые мне дарил Вильгельм. На драгоценности супруга герцога посмотрела с лёгкой улыбкой:
– Надо же, ничего святого. Я совсем забыла про вот этот ювелирный комплект, подаренный на нашу свадьбу. Спасибо, я найду ему хорошее применение.
Мне вдруг стало жалко эту несчастную женщину: она была замужем за самым жалким, трусливым мужчиной, откровенным ничтожеством, попросту говоря. И была вынуждена разнообразить свой досуг вот так: заполняя его бесконечными обедами, зваными вечерами и скучными пристойными разговорами.
В дверь осторожно поскрёбся Манфред:
– Звезда моя, тебя объявлять?..
– Конечно, я уже готова.
Я сбросила с плеч шёлковый халат и вышла на сцену. Тяжёлые портьеры отгораживали меня стеной от зрителей. Было прохладно, пахло пылью и старым деревом… С изнанки сцена выглядит не столь блистательно, когда смотришь на неё из зрительного зала.
– Последнее представление! Единственной и неповторимой… – гремел голос Манфреда, усиленный металлическим рупором.
Я опустила голову и медленно подняла одну руку, прислушиваясь к грохоту аплодисментов. Портьеры медленно поползли в стороны и в глаза ударил свет. За ним едва различимы лица толпы, слившиеся в одно пятно. Медленная неторопливая музыка, одно движение – и мир привычно перестаёт существовать…
– Ох, ты слышишь? Зал до сих пор рукоплещет! Рукоплещет!
– Фредди, угомонись! Всё, как обычно! – отмахнулась я, обессилено рухнув в кресло в гримёрной после выступления.
– О нет. Там всё завалено цветами! Записками можно будет топить камин на протяжении всей зимы!
– Всё, пойди прочь. Я хочу побыть одна.
Манфред бубнил что-то ещё, но я оттеснила его из гримёрной и принялась переодеваться. Стереть макияж стоило больших трудов, но я всё же справилась с этой задачей. Только волосы всё ещё собраны так, что не выбивается ни одного волоска. Я оглядела тесную гримёрную. Закрой глаза – знаю каждую трещинку, а на стене позади развешаны все плакаты и афиши выступлений начиная с самого первого.
– Аманда! – вновь начал взывать ко мне Манфред, стоя за дверью – я взял на себя смелость побыть немного твоим секретарём. Кхе-кхе, цветы я сгрести не в силах, из них можно собрать сады. Сама Семирамида сдохла бы от зависти, глядя на это великолепие! А вот тут… записочки. О!.. Супруга герцога пишет, что в жизни не видела ничего более прекрасного. Это я, пожалуй, оставляю, в память о наших заслугах!.. Та-а-а-ак… Ага, признаются в любви, бла-бла-бла, хвалят талант. Недостаточно хорошо хвалят, по моему скромному мнению. Та-а-ак, дальше, дальше, дальше! Что у нас дальше?.. Мусор, мусор… О! И этот напыщенный трусливый индюк Вильгельм отправил тебе послание… «Забудем былые обиды. Освещайте мою жизнь и дальше. Я вновь у Ваших ног!» И так далее и тому подобное!.. Глянь, это же целая поэма! Возьму на себя смелость и отправлю ему обратно с припиской, чтобы он подтёр ею свой рыхлый зад. После того как мы унесём ноги из Аугсбурга, разумеется. Так, а этот куда направляется?.. Пошёл вон! Якоб, Ганс, ротозеи, хлебожоры! Кому сказано – никого не пускать, сдерживать толпу. Вперёд!..
