– Простите?
– Чем занимаются ваши родители? – спросил он.
– Моих родителей не стало много лет назад, – тщательно выбирая слова, ответила я и спрятала нервные руки под стол, где принялась с наслаждением расковыривать заусенец на пальце. – Мама преподавала в средней школе общую магию, а папа был артефактором.
– Я пытаюсь припомнить, но пока не выходит. – Он сделал вид, будто действительно задумался. – Какие из его артефактов попадали в королевскую сокровищницу?
– У папы была маленькая мастерская в провинции, господин Форстад. В основном заказывали волчки для магических боев.
– Вот как, – снисходительно заключил Андрон. Как просто, оказывается, унизить человека парой пренебрежительных слов.
– Да, так, – корчась внутри от злости, со спокойной улыбкой ответила я, когда, казалось бы, разговор уже закончился. – Здорово спасать мир на разломах грани, но, согласитесь, кому-то нужно печь хлеб, обжигать горшки или хотя бы делать волчки для магических боев. Иначе у нас не было бы этого замечательного развлечения.
Неожиданно я почувствовала, как Илай под столом сжал мою руку, крепко, сильно, не позволяя расковыривать дурацкий заусенец.
– Госпожа Эден – исключительно талантливый маг, – неожиданно принялся нахваливать меня Армас, словно безуспешно пытался объяснить покупателям на рынке, что покалеченный однокрылый скиффолс лучше здоровой телушки. – Она освоила сложнейшие заклятья разрушения и созидания в двенадцать лет.
Ах, конечно! Директор средней школы внес сей прискорбный факт в мою личную грамоту. Божечки, а я успела подзабыть, как он орал, когда в школе сами собой разбивались стекла, а потом слетались обратно. Не всегда собирались полностью, бывало один или два кусочка терялись или рассыпались в необратимый пепел, поэтому директор бесился.
– Прекрасный результат, – зашушукались гости.
– Даже Илай освоил только разрушение. Да и то в семнадцать лет, – заметил Форстад-старший.
Все. Сил моих участвовать в этом балагане больше нет! Глотайте паштеты, господа маги, нахваливайте учеников, хватайтесь за выгодное знакомство, но без меня. Только собралась встать из-за стола и удалиться под благовидным предлогом, как Флемминг отложил приборы, с преувеличенной аккуратностью пристроил на столе салфетку и громко произнес:
– Прошу прощения, но я вынужден отлучиться.
Не дожидаясь разрешения, он встал и вышел из столовой, едва не задев лакея с подносом очередных закусок. Я осторожно освободила пальцы, сжатые Илаем, и поднялась:
– Простите.
Злосчастная салфетка упала. Первой мыслью было поднять, но вряд ли кто-нибудь в приличном обществе бросался под стол, чтобы на карачках доползти до упавшей тряпицы или вилки. Двустворчатые двери в гостиную открылись сами собой. Я сбежала, ни на кого не глядя и не испытывая ни капли неловкости.
Ботаника удалось нагнать в парковой аллее. Тихо ругаясь под нос, он старательно выписывал на льду ногами крендели и упорно продвигался в сторону общежития.
– Флемм, постой! – От дыхания в воздух уходили облачка пара. Тело сковывало ледяным холодом. Отвратительная осень в этом году выдалась, такая снежная и ледяная.
– Сбежала, Ведьма? – бросил он через плечо и, поскользнувшись, взмахнул руками.
– Осторожно! – кинулась я на выручку и едва не растянулась поперек дорожки. Мы схватились друг за друга.
– Как он смеет смотреть на нас свысока? – неожиданно выкрикнул взбешенный Ботаник мне в лицо. – Он не спас мир на изломе, не придумал ни одного стоящего артефакта, не написал ни одной книги. Он даже не самый сильный маг королевства, его просто назначали. Понимаешь?! Они обокрали нас, не оставили ни одного отцовского атласа, продать было нечего. Я жилы рвал, чтобы поступить в проклятый Дартмурт, потому что отец так хотел. Понимаешь? И как он может смотреть на меня свысока?
– Флемм, они всегда так жили.
– То есть тебе нравится быть ручной мартышкой в цирке его сына?
– Мы не цирк, а команда! Друзья! Разве нет? Илай не похож на отца.
– А я-то считал тебя умной, – невесело усмехнулся Флемминг. – Посмотри на них. Они одинаковые, с одной разницей, что по одному ты сохнешь, а второго боишься. Тебе не обидно за себя, Ведьма?
– Ты не прав, Ботаник, – прозвучал голос Илая.
Мы оглянулись. Он шел с уверенностью человека, не подозревающего, что под ногами вообще-то стелется лед.
– Она по мне не сохнет и точно не боится моего отца, – объявил Форстад-младший и как-то ловко подхватил нас обоих под локотки. – За первое, к слову, обидно. Влюбленная ведьма – большая честь для любого мужчины. И если мы пятеро цирк уродцев, то, клянусь, из нас вышел самый горячий цирк этой академии. Проводить до общаги, барышни?
В следующий миг он поскользнулся и кувыркнулся спиной назад, утянув нас на обледенелую дорожку. Проводил называется, костыль недоделанный! От сильного удара у меня, кажется, хрустнули все кости, и как-то подозрительно в районе пояса треснуло лучшее из всего гардероба платье. Безусловно, не замечать льда под ногами никто не запрещает, но потом не стоит удивляться, отчего больно сверзился на землю, а соломки под зад не подстелено.
– Бади, ты посмотри! Мы за них волновались, а они спокойно себе загорают в парке, – хмыкнула откуда-то сверху Тильда. – Хочу вас расстроить, ребята, под фонарем загореть невозможно.
– Зимой, – философски заметил Бади.
В поздний час купальня была пуста, и я подольше постояла в кабинке, отогреваясь в струях горячей воды. Перед мысленным взором проносились картины безобразного ужина, наверняка половине сотрапезников стоявшего несварения. То и дело всплывал образ Андрона Форстада с этим его пронизывающе-режущим взглядом. Препарирующим. И, кажется, глава совета магов задавал банальные вопросы, но почему-то от них выворачивало наизнанку.
– Ты засунул меня в Дартмурт, я подчинился, – четко и ясно, прозвучал голос Илая.
Он словно говорил за хлипкой дверью помывочной кабинки. Не веря собственным ушам, я быстро закрутила кран, завернулась в полотенце и выглянула. В пустой влажной купальне, плохо освещенной запотелыми лампами, было пусто.
– Я дал тебе выбор, – ответил Андрон Форстад. Было очевидным, что беседа проходила не в женской купальне.
Собственное тело снова дало мне призрачный пинок под зад и отправило на другой конец общаги… От сильного удара в спину я полетела вперед и проскочила между отцом и сыном, стоящими в общежитской комнатушке. Присутствия призрачного шпиона мужчины не замечали. Они были открыты, не маскировались под вежливостью, как того требовали правила приличий, и смотрели с одинаковым выражением невозможного отвращения. Родные люди не имеют права смотреть так, словно много лет друг друга люто, неистово ненавидят.
