Открытая дверь будет напоминать, что там никого нет.
Честно говоря, я понятия не имею, что делать. Время идет.
Я срываюсь с места, хватаюсь за ручку и захлопываю дверь. Этой комнаты не существует. Потом я быстро закрываю входную дверь и поскорее возвращаюсь в постель.
Я лихорадочно натягиваю одеяло до подбородка, чувствуя нечто вроде панической атаки. Почему Кармен прошла именно здесь? Это необъяснимо. Пальцы у меня на ногах шевелятся, и я соединяю ступни, чтобы успокоиться. Затем обмахиваюсь простыней, прежде чем снова разгладить ее и убедиться, что складки лежат идеально. Саймон настоял на том, чтобы купить мне новое белье, хотя один комплект у меня уже был. Он всё выстирал и даже выгладил. И страшно расстроился, когда я попыталась отказаться от новых простыней.
– Нельзя же обходиться одним комплектом белья! Ну пожалуйста! Ради меня! Всего один год – пусть у тебя будет второй комплект! – умолял он. – Он такой плотный, просто прелесть!
Теперь у меня есть набор постельного белья повышенной плотности.
Тяжелый хлопок на ощупь менее привычен, чем дешевые жесткие простыни, на которых я частенько спала в детстве, поэтому мне слегка неудобно и хочется достать из шкафа старое белье и перестелить постель. Но, чтобы порадовать Саймона, я терплю. Он несколько лет пытался дать мне нормальную жизнь.
Жаль, что я не позволяю ему этого. Но он не в состоянии решить мои проблемы, их слишком много.
Уже в десять лет я перестала надеяться на какую-либо стабильность. Я была готова смотреть в будущее с надеждой, но к десяти годам стало очевидно, что никто меня не удочерит. Никому не нужна застенчивая, неинтересная, упрямая девочка, уже давно миновавшая стадию очаровательной малышки.
Я закрываю глаза и глажу одеяло, пытаясь справиться с тревогой, которая всегда накатывает, когда я вспоминаю прошлое.
Помню очень добрую женщину – социального работника, которая забрала меня из одной семьи, когда мне было лет восемь. Это было на Новый год, сугробы размывал дождь, и она не меньше десяти раз в минуту нервно поправляла свой розовый шерстяной шарф. Какая депрессивная профессия. Я до сих пор вижу улыбающиеся лица взрослых и двух детей, которые обнимали меня на прощанье, желали всего лучшего и благодарили за то, что я пожила у них. Они говорили мне спасибо, как будто я просто приехала в гости по обмену, чтобы познакомиться с жизнью состоятельной массачусетской семьи. Как будто они принимали меня только ради развлечения. Но, по крайней мере, я хорошо ела, ходила в хорошую школу и полгода занималась балетом. Балет, впрочем, не стоил той боли, которую я ощутила, когда мне сообщили, что пора уезжать.
Мое детство представляло собой постоянную смену школ, комнат, домов, районов, семей. Я даже не помню, сколько у меня было новых учителей и одноклассников, сколько раз приходилось начинать сначала.
Были дни рожденья. Их либо праздновали с чрезмерной помпой, либо полностью игнорировали.
Я начинаю учащенно дышать и вцепляюсь пальцами в одеяло, напоминая себе, что получила даже больше, чем ожидала. Надо успокоиться. У меня есть Саймон. Он пообещал, что никуда не денется. Я его дочь. Он подписал бумаги. Теоретически он и не может никуда деться.
Не может избавиться от меня.
В атмосферу паники врывается телефонный звонок.
Стеффи. Единственный человек в мире, с которым я сейчас готова говорить. Я вытираю лицо и откашливаюсь.
– Привет.
– Привет! – радостно вопит Стеффи, и мне сразу становится спокойней.
Стеффи – единственное исключение в ряду доказательств, что мир ненадежен и нестабилен. С первой же минуты знакомства, в четырнадцать лет, мы принялись выживать вместе. В течение трех месяцев мы жили в одной приемной семье, где, кроме нас, было еще четверо детей, и этого времени хватило, чтобы скрепить нашу дружбу навеки.
– Ну, как Калифорния? – спрашиваю я.
– Солнечная и шикарная. Прямо как я. – Стеффи хрипло смеется, и я буквально вижу, как она отбрасывает назад свои длинные светлые волосы. – Я буквально создана для Лос-Анджелеса. И ты. Сама увидишь, когда закончишь колледж и приедешь.
Я улыбаюсь.
– Да.
Музыка на заднем фоне становится то тише, то громче. Гремят вешалки в шкафу.
– Ты куда-то собираешься?
– Ага. Сейчас включу громкую связь и буду собираться, ладно? Ну, как там у тебя дела? Попрощались с папой?
– Да. Всё нормально. Мы сходили в кафе.
– Саймон все такой же красавчик?
– Стеффи, фу!
Но я не в силах сдержать смех.
– Ну, он же не мой папа, – говорит Стеффи самым сексуальным своим тоном, так, что даже жуть берет. – Если бы я захотела, то стала бы миссис Саймон Деннис. Я была бы твоей мамочкой!
– Замолкни! Какие глупости. И потом, он гей, – напоминаю я. – Ты не в его вкусе. Слава богу.
– В том-то и дело. – Стеффи драматически вздыхает. – Блин. Он всё еще носит те свои шикарные очки? Не надо, не отвечай. Почему любовь так жестока?
Я закатываю глаза.
– Думаю, ты как-нибудь переживешь, если Саймон не ответит тебе взаимностью.
– Да всё нормально, я утоплю печаль в водке с содовой, а окончательно меня утешит какой-нибудь горячий чувак. А ты? Сегодня вечером тебя ждут красавчики студенты?
Я едва удерживаюсь, чтобы не фыркнуть.
– Завтра лекции. Я сегодня… просто отдыхаю.
Почему-то я выговариваю это с трудом – и Стеффи сразу понимает, что дело нечисто.
– Что у тебя там творится, Элисон? – мягко спрашивает она.
– Всё в порядке.
– Трудный вечер?
Бесполезно ей врать.
– Да. Немножко. Не знаю, почему.
Музыка на заднем плане смолкает. Нравится мне это или нет, но Стеффи теперь полностью переключилась на меня.
– Хочешь поговорить? – спрашивает она.
Я молчу. Однако она достаточно хорошо меня знает, чтобы понять, что я киваю.
Стеффи начинает говорить вещи, которые давно мне известны, – но о них слишком часто приходится напоминать.
– Мы не статистические единицы. Мы победили систему. Много лет мы никому не были нужны? Ну и плевать. Мы взорвали систему. Выросли без семьи, всеми отвергнутые, никому не нужные. К черту. Мы закончили школу, обе поступили в колледж. Не попали в тюрьму. Не колемся. Мы даже никогда не убегали и не шлялись по улицам. Мы не попали в статистику, – повторяет она с ударением. – Мы жили в плохих семьях. Жили и в неплохих. Неважно. Ты меня слышишь? Подробности роли не играют. Я не хочу жить в прошлом. И ты не хочешь. Мы туда не вернемся, всё закончилось. Мы, блин, не статистические единицы и никогда ими не будем. Мы – исключения. Мы исключительны. Тебе ясно?
