Ничего грандиозного: не Хогвартс и не аббатство Даунтон. Но здание немаленькое и размашистое, по-настоящему старинное. Попадались и донорманнские детали – под деталями я подразумеваю останки каменной стены вокруг сада. Джулиан заявил, что там находилось поселение бронзового века. Ему, видишь ли, магия подсказала. Может, и не врал; магия – его стихия. По преимуществу полная бредятина: стеклянные шары, карты Таро, фимиам…
Эштон меня совсем извел: обвинял в том, что я суеверный. Ну да, я стучу по дереву, не поминаю лукавого, но надо же уважать обычаи. Можно сказать, по традиции. Я верю, что все случается не просто так и в старые добрые времена именно так и было. Даже если не видишь причину, лучше не копайся в том, чего не понимаешь. Не зная броду, не суйся в воду. Только и всего.
А Джулиан как раз и норовил влезть куда не звали. В древней истории он разбирался: два семестра прослушал в Кембридже. Светлая голова и настоящий талант; понятное дело, почему многим не давала покоя его фамилия – Блейк.
Может, он интересовался Уайлдинг-холлом и окрестностями еще до нашего приезда туда, или нашел старую книжку в библиотеке, или еще что. Но историю поместья он изучил досконально. Похоже, с первого дня знал все ходы и выходы: «Вот крыло эпохи Тюдоров, тут норманны, это добавили после гражданской войны, а здесь дурацкая пристройка Викторианских времен». Вышагивал с важным видом и показывал нам, где что, будто всю жизнь провел в поместье. Я настолько удивился, что даже спросил, бывал ли он тут раньше. Он лишь плечами пожал: «Нет, просто знаю, вот и все».
Поэтому особенно странно, что он не слыхал о кургане и связанных с ним легендах. Не знаю, как Джулиан отыскал курган – по карте или случайно наткнулся, когда блуждал по пустошам. Остальные вообще ничего не знали. Поначалу мы из дому почти не вылезали, репетировали. А Джулиан любил бродить посреди ночи или рано утром, пока все еще спят. Он вообще ранняя пташка, даже в детстве до зари поднимался.
– Лучшее время, – говорил. – Пока день еще не испоганен.
Но в конце концов все испоганилось.
Том
Самая старинная сохранившаяся часть особняка относится к эпохе Тюдоров. Сзади, со двора, притулилась небольшая пристройка Елизаветинских времен, окруженная ивами. Живописно, но темновато: столетние деревья затеняют все крыло. Или даже тысячелетние. Сколько вообще живут деревья? В эту часть дома ведет тесный и жутко мрачный коридор, облицованный дубовыми панелями. Потом длинный узкий зал с внутренним балконом в торце, так называемой галереей менестрелей; пол выложен каменными плитами. Вверху комнаты, много комнат. Не считал, потому что с агентом осматривал весьма бегло. Но увиденное впечатлило. Прекрасные резные панели, витражи, стекла в свинцовых переплетах. На уровне памятника архитектуры национального значения. Хотя слишком темно. Окон мало, и большинство утоплено в толстых стенах.
В старой части особняка никто не спал. Лесли, правда, считает, что Джулиан со своей пассией блуждали там в первую свою ночь, прежде чем запереться в его спальне. Лес за ними шпионила, ей можно верить. Их желание спрятаться от чужих взглядов вполне понятно. Джулиан такой благовоспитанный, само воплощение галантности. Даже старомодный. Он постарался тактично уйти в тень со своей подружкой, чтобы не мозолить глаза остальным. Но эффект оказался обратным, как всегда и бывает, если куча молодежи живет в ограниченном пространстве. Все сразу навострили ушки. Просто порочный круг какой-то: каждый из них был влюблен не в того, в кого надо! Свое получили только Джулиан и его девица. Ни одна коммуна того времени долго не протянула: все утопии рушатся из-за сексуального соперничества, и кто только на этом не погорел!
Короче, в основном народ тусовался в главном корпусе Уайлдинг-холла, смахивавшем на капитальный фермерский дом, причем весьма комфортный. Плиточный пол, высокие беленые потолки просторной гостиной с мощными дубовыми балками и камином; окна выходят на зеленые лужайки и дальние чащи. Здесь и устроили репетиционный зад. Едва проснувшись, народ стекался в гостиную и торчал там до самой ночи, иногда берясь за инструменты. Электричество провели в имение сразу после войны и с тех пор не обновляли; энергоснабжение оказалось хиловатым, но на усилители и гитары хватало. Гостиная упиралась в старомодную кухню с громадной древней газовой плитой, длинным разделочным столом и разношерстным набором стульев и табуреток. Холодильник дребезжал при каждом прикосновении. Я все проверил во время осмотра с агентом по недвижимости, прежде чем подписать договор, и приборы работали. Пусть и с грехом пополам.
Туалет и ванная находились внизу, а вверху – несколько спален, в этом крыле их было, кажется, семь. Меблировка довольно-таки скромная, но кровать стояла в каждой комнате. В некоторых были письменные столы, кое-где комоды и шкафы, а в одной – громадное кресло, чуть ли не тронное, его облюбовал Джонно. Комнату Джулиана украшал письменный стол перед западным окном, откуда открывался вид на Даунс.
За этим столом он сочинил «Распростертое утро». Поглядите фотографию на развороте альбома: блокнот Джулиана, листы нот, россыпь ручек и карандашей, гитара на кровати. Прекрасный снимок.
Эштон
Больше всего мне определенно нравился репетиционный зал, где все общались и музицировали. Мы туда сползались поодиночке или парами, обычно продирая глаза примерно к полудню. Играли, импровизировали, слушали наработки песен Лес и Джулиана. Иногда так увлекались, что даже забывали пожрать. Правда, выпить никто не забывал, особенно Уилл. Весь аппарат мы оставляли прямо там: маленький усилитель, гитары, мандолина и ситар Уилла, другое барахло. Он даже самостоятельно выучился играть на виоле да гамба: вот же нечего делать было чуваку. Ударные Джонно там же, а еще дряхлое, побитое жизнью пианино, которое мы выволокли из угла на середину. Джулиан иногда на нем поигрывал: «Зеленые рукава»
[5] и пьески Джона Дауленда
[6], которые вообще-то сочинялись не для фортепиано, но Джулиан здорово их интерпретировал.
И представляете, пианино оказалось идеально настроенным. Меня это с самого начала насторожило. Кто за ним следил? Дикость какая-то, особенно если учесть, что все остальное в доме держалось на соплях.
Многое там тревожило. Постоянно несло гарью, свежим древесным дымком, будто где-то рядом топили камин. Нас предупредили, что дымоходы не прочищались десятки лет, дрова в камин совать нельзя ни в коем разе. Впрочем, летом и без того тепло. Мы открывали окна, жгли ароматные палочки – запах гари не улетучился. В репетиционном зале пахло меньше, чем в остальном здании.
А еще тот жуткий птичий вольер: крохотная угловая комнатушка в глубине дома, возле старого крыла. Чуть больше стенного шкафа, с выходящим на запад слуховым окошком под самым потолком. Однажды утром, через пару дней после прибытия я пустился на поиски сортира. В «главном» туалете основательно засел Уилл, и я устал ждать, когда он выйдет. Должно быть, там он и осваивал эту долбаную виолу да гамба.
