– Чем я тебя раздражаю? Что я такого сделала? Я снова с трудом удержалась от слез, которые позорно рвались из глаз, и произнесла каждое слово отчетливо, сосредоточившись на звуках вместо охвативших меня эмоций.
– Ты такая… – Его голос, обычно мягкий и ровный, теперь выдавал смесь досады и волнения. Сэмюэль почти никогда не переходил на повышенные тона, но сейчас, кажется, готов был это сделать. – Ты такая… спокойная, такая понимающая, порой просто наивная! Мне иногда хочется тебя встряхнуть!
Несколько секунд я сидела молча, ошеломленная его внезапными нападками.
– Я тебя раздражаю, потому что я спокойная… и понимающая? – Мой голос чуть не сорвался на писк. – Ты предпочел бы, чтобы я была истеричной и… какой? нетерпимой?
– Было бы здорово, если бы ты иногда о чем-нибудь задумывалась. – Спор, похоже, раззадорил Сэмюэля. Его лицо оживилось. – Ты живешь в своем радужном мирке и не понимаешь, каково это – не знать, где твое место! У меня нет места!
– А зачем, по-твоему, я создала свой радужный мирок? – парировала я. – Потому что только там у меня есть место! – Меня бесило, что он намеренно нарывался на ссору со мной. – Брось, Сэмюэль! Всем иногда кажется, что они не могут найти свое место, разве нет? Миссис Гримальди мне говорила, что даже Франц Шуберт, композитор, порой думал, что он чужой в этом мире! Он создавал изумительную, прекрасную музыку. Но, несмотря на свой невероятный дар, даже он порой чувствовал себя ненужным!
– Франц Шуберт? Тот, чью песню ты играла на Рождество, да?
– Да! – Я улыбнулась, точно гордый учеником учитель.
– Это вовсе не одно и то же, Джози. Мне кажется, у меня с Францем очень мало общего.
– Да уж, надеюсь, что так, – дерзко заявила я. – Бедный Франц Шуберт ничего не заработал своей музыкой, разорился и умер в абсолютной нищете от тифа всего в тридцать один год.
Сэмюэль вздохнул и покачал головой.
– На все-то у тебя найдется ответ. Вот и скажи, как мне быть, Джози? Мне все время звонит мать. По ночам, когда напьется так сильно, что может только плакать и ругаться. Бабушка и дедушка стараются не лезть в мои дела, но я знаю, что их это расстраивает – то, что она постоянно мне звонит. Говорит, я никогда не обрету хóжó в мире белых людей. Можешь себе представить? Она обращается к верованиям навахо, чтобы внушить мне чувство вины, хотя собственную жизнь превратила в полный дурдом.
Я поняла, что дурное настроение Сэмюэля не имело никакого отношения ко мне.
– А что такое хóжó? – осторожно поинтересовалась я.
– Хóжó – это основное понятие в религии навахо. По сути, это гармония. Гармония в душе, в жизни, гармония с Богом. Некоторые сравнивают хóжó с кармой – в том смысле, что все, сделанное тобой, возвращается к тебе же. Это равновесие между телом, разумом и духом.
– И что, ты обрел хóжó в резервации?
Я задержала дыхание, в который раз надеясь, что не переступила какую-нибудь незримую границу.
– Ха! – горько усмехнулся Сэмюэль. – Только рядом с бабушкой я немного приближался к равновесию. Когда слушаю ее, учусь у нее. Но нет… там у меня никогда не получалось найти хóжó.
– Похоже, твоя мама тоже его не нашла. Как она может читать тебе нотации о том, чего у нее самой нет? – Меня охватило возмущение.
– Моя мама потеряла хóжó после папиной смерти и с тех пор не нашла. Говорит, это потому, что она отвернулась от своего народа. Но мне кажется, когда мама говорит такое, она отворачивается от меня. Мне было шесть, когда он умер. Я помню свою семью. Мы жили счастливо. Мой отец был хорошим человеком! – Почувствовав, что потерял самообладание, Сэмюэль встряхнулся. – Бабушка Йейтс отдала мне отцовские дневники. Он вел их в старшей школе и когда работал миссионером в резервации. Когда он уезжал, то все запаковал, но дневники почему-то не забрал. Я еще не все прочитал, но то, что успел, вызывает уважение. Мне все больше хочется стать похожим на него! Я словно разрываюсь напополам. С матерью я больше видеться не желаю. Мне противно. Ты знаешь, что мой отец вообще не пил? Никогда! У него в дневнике есть запись: один его школьный приятель напился и изнасиловал девушку. По словам папы, тот парень никогда бы так не поступил в трезвом состоянии. Алкоголь сломал жизнь и девушке, и ему. Тогда отец и принял решение ни за что не прикасаться к выпивке. В резервации у всех проблемы с алкоголем. Мой отчим часто бьет маму. Это мерзко. Я пытался защитить ее, но она тут же набрасывалась на меня с упреками. Мама не всегда такой была. Я помню ее доброй и счастливой. Ей нет оправдания! Ее воспитала моя бабушка Яззи. Она – самая мудрая женщина на свете. Дедушка был намного старше и часто болел, поэтому многие обязанности легли на ее плечи. Но они любили дочь и воспитали ее как следует. Мама была их единственным ребенком. У бабушки было много выкидышей, и рождение дочери стало для них чудом. Они обучили ее всем обычаям и языку нашего народа. По-моему, она отворачивается от динэ’, когда прячется в бутылке.
– А что говорит бабушка Яззи?
– Я с ней это не обсуждал. Она почти не говорит по-английски. Ей есть откуда позвонить, но бабушка не любит пользоваться телефоном. При необходимости за нее звонит дочь, но, увы, большую часть времени моя мама пьяна, и в такие моменты бабушка предпочитает держаться от нее подальше. Бабушка живет на родной земле в хогане, а мама с мужем и детьми, которые иногда заезжают, – в выделенном племенем жилье.
– Но бабушка ведь говорила тебе, что ты должен научиться жить в обоих мирах? Для этого тебе и нужен дух воина. Может, тебе нужно искать хóжó не в одном из них, а в обоих сразу? – предположила я, стараясь утешить его.
Сэмюэль поднял на меня грустный, полный сомнения взгляд.
– Может, Бог моего отца даст ответы на мои вопросы. У меня есть папина Библия. Мать давным-давно отдала ее мне, еще до того, как вышла замуж во второй раз. Помнишь, я говорил, что она мне иногда читала. Когда мама вышла за моего папу, она верила в Бога. Не думаю, что попытка жить в двух мирах принесла ей равновесие.
– Но, Сэмюэль, ты же сам сказал, что она была счастлива до смерти твоего папы. Может, она потеряла равновесие, когда отвергла Бога. Твоя мама отказалась от обеих традиций. Она не принимает ни обычаи навахо, ни христианство и сторонится обоих миров. Да, она переехала в резервацию после смерти твоего отца. Но что с того? Жить в резервации – не значит быть навахо.
– Что? – Сэмюэль изумленно уставился на меня, приоткрыв рот. Его рука вцепилась в мою. – Что ты сейчас сказала? Повтори.
– Тебе необязательно жить в резервации, чтобы быть навахо, – пробормотала я в недоумении.
– Ты не так сказала. – Сэмюэль помотал головой. – Ты сказала: «Жить в резервации – не значит быть навахо».
– Ну да… и?
– Тогда что значит быть навахо? Ты ведь об этом? – Он не столько задавал вопрос, сколько утверждал.
