Эйфория переполняла меня, и мне казалось, что я вот-вот оторвусь от земли, но чувство долга не отпускало, вцепившись в горло цепкими когтями.
– Ох, Джози! Я тебя только путаю, да? Пожалуйста, пойми, – простонал Сэмюэль. – Я хочу, чтобы ты меня любила, ведь я сам люблю тебя так, что дышать больно. Но если ты сбежишь, то любовь ко мне не принесет тебе счастья.
– Но ведь это не я тебя бросаю, Сэмюэль! Почему ты не можешь остаться? Почему ты уезжаешь? – воскликнула я, точно капризный ребенок.
– Потому же, почему не могу жить в резервации. Мое будущее не здесь. Я должен исполнить свой долг перед морской пехотой, перед собой, перед своим народом. Здесь я не нужен.
– Ты нужен мне! – возразил мой внутренний ребенок.
– Так поехали со мной!
– Я не могу. Не могу уехать. Я нужна здесь.
– Ты нужна мне, – умоляюще произнес Сэмюэль, повторяя мои собственные слова. – Нужна, потому что я люблю тебя.
Мне показалось, будто я смотрю на себя со стороны. Словно я сама – героиня какого-нибудь романа Джейн Остин. Меня охватила печаль, больше похожая на сострадание, как будто я сочувствовала чужой боли. Что-то похожее я испытала на маминых похоронах – ощущение нереальности происходящего. Я отступила на шаг.
– Я не могу поехать с тобой, Сэмюэль.
Мой голос звучал странно. Я с трудом выговорила эти слова, как бывает во сне, когда не слушается язык.
На лице Сэмюэля на долю секунды мелькнула ярость, будто он разозлился на меня. Но потом его взгляд смягчился. Его черные глаза задержались на мне еще на мгновение.
– Я боялся этого. Сегодня, когда мы слушали Бетховена, я кое-что понял: ты словно тоника. Нота, к которой тянутся остальные ноты, вокруг которой они строятся. Дом там, где ты. Без тебя песня, возможно, перестанет быть песней, а семья – семьей. Этого ты боишься, верно? Кто даст опору, кто станет ведущей нотой, если ты уйдешь? – Взгляд Сэмюэля стал тусклым, а его голос звучал низко и хрипло. – Для меня ты с самого начала была тоникой. Нотой, которую я слышу, даже когда она не звучит, к которой я стремился все эти годы.
Он наклонился и поцеловал меня в макушку. Его рука мягко коснулась моей щеки, а подушечка большого пальца скользнула по дрожащей нижней губе. – Я люблю тебя, Джози, – сказал Сэмюэль, а потом отвернулся и вышел из дома.
На следующее утро его пикап исчез, прямо как много лет назад, в тот день, когда у Дейзи родился жеребенок.
20. Ведущая нота
ПРОШЛО ДВЕ НЕДЕЛИ с тех пор, как уехал Сэмюэль. Я старалась не оставлять себе ни одной свободной минуты. Я занималась привычными делами: работала в салоне, вела уроки, пробегала по несколько миль каждое утро. Еще я собрала остатки урожая в огороде, после чего до утра консервировала свеклу, помидоры, бобовые и огурцы. Я наделала лазаньи и запеканок, расфасовала на порции и убрала в морозилку. Когда стало нечего солить и замораживать, я заново уложила все запасы по алфавиту. Затем я решила, что дому нужна генеральная уборка. Я отмыла жалюзи, постирала шторы и устроила коврам паровую чистку. Потом переключилась на двор. Короче говоря, я была в полном отчаянии.
Во время работы я заставляла себя слушать любимую музыку. Хватит с меня трусости! И если я веду себя как чокнутая – пусть так, мне все равно. В ярости я поклялась себе, что отъезд Сэмюэля ни за что не заставит меня прибегнуть к музыкальному воздержанию. Больше никаких глупостей. Я играла Грига, пока пальцы не начинали ныть, и энергично работала под «Исламея» Балакирева, гремевшего из колонок. Когда отец вошел в дом и услышал эти звуки, он просто развернулся и вышел обратно.
На пятнадцатый день я сделала шоколадный торт, достойный книги рекордов. Он получился омерзительно сочным и жирным, во много слоев, весил чуть ли не больше меня, был покрыт слоем сливочного сыра и щедро посыпан шоколадной стружкой. Я вооружилась большой вилкой и принялась уплетать его безо всяких церемоний, не нацепив даже салфетку. Я поедала торт с энтузиазмом, какой увидишь разве что на соревнованиях по поеданию хот-догов, где всех полных мужчин обычно уделывает крошечная азиатка.
– Джози Джо Дженсен!
В дверях кухни возникли Луиза и Тара. Их лица выражали шок, отвращение и, возможно, некоторую долю зависти. Кухня сотрясалась от звуков Брамса, Рапсодии номер два соль-минор. Я никогда раньше не ела торт под Брамса. Мне понравилось. Я снова накинулась на десерт, не обращая внимания на незваных гостей.
– Ну что, мам, – сказала Тара, – что будем делать?
Тетя Луиза всегда отличалась практичностью.
– Не можешь победить – присоединись! – оптимистично процитировала она.
Не успела я и глазом моргнуть, как обе гостьи схватили вилки. Салфетки им тоже были не нужны. Музыка гремела с нарастающей мощью, а мы, вторя ей, все быстрее запихивали куски в рот.
– Прекратите! – крикнул отец, остановившись в дверях.
Он был очень зол. Его загорелое лицо цветом сровнялось с моими любимыми туфлями. – Я отправил вас обеих сюда, чтобы вы остановили это! А это что такое? Дикая вечеринка Клуба анонимных обжор?
– Да ла-адно, папуль, давай с нами, – ответила я, почти не отрываясь от своего занятия.
Отец в несколько шагов пересек кухню, вырвал у меня вилку и швырнул ее зубьями в стену, где она и застряла, покачиваясь, точно меч на средневековом турнире. Папа выдвинул стул, на котором я сидела, подхватил меня под мышки и вытолкал с кухни. По пути я попыталась ухватить еще один кусочек торта, но отец издал нечеловеческий рев, и я оставила надежду объесться до тошноты.
– Тара! Тетя Луиза! – завопила я. – А ну уходите! Это мой торт! Без меня его есть нельзя!
Отец выдворил меня на крыльцо и захлопнул входную дверь. Я плюхнулась на качели, угрюмо стирая с губ шоколадную крошку. Тяжелые папины шаги прогрохотали через дом, и внезапно музыка, гремевшая на весь участок, оборвалась. Я услышала, как отец пообещал перезвонить тете попозже, после чего задняя дверь хлопнула. Луиза и Тара ушли. Вот и славно, а то они бы весь торт съели. Я видела, с каким энтузиазмом они заталкивали его в рот.
Отец вышел на крыльцо и опустился на качели рядом со мной. Какое-то время мы молча раскачивались. Я подобрала ноги под себя, а папины ноги, обутые в старые ботинки, отталкивались от земли. Назад-вперед, назад-вперед. Вечерний воздух принес прохладу, которой не было всего неделю назад. Осень вступила в свои права. Листья на деревьях горели в агонии. Я уже чувствовала приближение зимы. Что там говорил Сэмюэль про Меняющуюся Женщину и про то, что весна – время возрождения? Меняющаяся Женщина управляла сменой времен года, принося новую жизнь. Но не для меня. Моя жизнь останется прежней.
Я вдруг почувствовала, что очень устала и переела. Меня охватили стыд и бессилие, и я протянула руку и сжала ладонь отца. У него были обветренные мозолистые руки, смуглые, почти как у Сэмюэля. Как же я любила папины руки! Как и его самого. Однако заставила его волноваться за меня. Я подняла взгляд и увидела в его глазах отражение своих собственных чувств. Я взяла его руку и прижала к своей щеке. Он обхватил мое лицо широкой ладонью, глядя на меня с грустью.
