* * *
Посвящается К. и другим неповторимым умам
Полугодом ранее
Зря я это прочла.
Хейли подрезает розу и передает мне. Пока привязываю блестящей розовой ленточкой открытку к колючему стеблю, невольно успеваю ее прочесть. Записка, пожалуй, слишком помпезная, но все же милая. Передаю цветок Оливии, и она опускает его в ведро.
– Ничего себе! Во дает… – фыркает Оливия и заливается смехом, перевернув открытку. Видимо, она тоже их читает. – Кажется, я знаю, кто ее написал, но… Бедняжка. Плохо ее дело.
Чье-то неудачное трогательное стихотворение передается по кругу. Алексис в истерике падает на мою кровать. Кейтлин и Хейли сгибаются пополам на ковре. Затем к ним присоединяюсь и я.
– Какие мы злые. Давайте не будем их читать, – предлагаю я, втыкая розу в самый центр ведра и искренне желая защитить этого безымянного парня, решившегося признаться в своих чувствах какой-то девчонке по имени Джессика, с которой вместе ходит на занятия по математике.
Оливия берет стопку открыток, лежащую напротив меня, и начинает ее перебирать.
– Господи, кто все эти люди и откуда мы их знаем?
– Может, все дело в том, что мы не изгои какие-нибудь? – предполагает Алексис.
– Да и школа у нас большая, – встревает Хейли.
– Ладно, вернемся к работе. Цветы вянут. – Кейтлин, все еще посмеиваясь, возвращается к роли организатора нашей благотворительной акции в честь Дня святого Валентина. – Оливия, если тебе так нравятся открытки, поменяйся местами с Самантой.
Оливия резко качает головой, и ее хвостик подлетает в воздух.
– Ни за что. Мне нравится моя работа.
– Я могу поменяться. У меня все равно руки устали, – замечает Хейли, и мы с ней меняемся местами.
Я беру из ведра новую розу и поднимаю с пола ножницы. Но стоит моим пальцам скользнуть в кольца этих самых ножниц, как сознание пронзает пришедшая из ниоткуда мысль. Толком не успев ничего предпринять, я чувствую, как мозг вонзает в мысль свои клыки, не желая ее отпускать, и готовится оказать мне сопротивление. Рука начинает дрожать, во рту пересыхает.
Это же просто мысль.
Ножницы падают на пол, а я несколько раз встряхиваю руку и оглядываю присутствующих, проверяя, не смотрит ли кто.
Все под контролем.
Повторяю попытку. Роза в одной руке, ножницы – в другой. Сжимаю пальцы крепче, но руки какие-то неуклюжие и непослушные, пальцы подрагивают, из них все выскальзывает. Поднимаю взгляд на Кейтлин, которая сидит напротив. Ее лицо кривится и подергивается дымкой, а на меня накатывает головокружение.
Дыши. Отвлекись на другую мысль.
Стоит обрезать только одну розу – и все пойдет как по маслу. Я уверена. Я возьму следующую розу, а потом еще одну, и буду их укорачивать, пока не останутся лишь горы стеблей, листьев и лепестков.
А потом я изрежу на мелкие кусочки все эти невыносимо слащавые, выведенные аккуратным почерком открытки. Все до единой.
Господи, какой ужас.
А потом я подскочу с ножницами к Оливии и отрежу ей волосы.
Черт. Отвлекись на другую мысль. На другую мысль.
– Мне бы воды, – говорю я, стоя посреди комнаты и искренне надеясь, что никто из девочек не замечает бисерин пота, выступивших у меня на лбу.
– Что, прямо сейчас? – спрашивает Кейтлин. – Саманта, ты нас задерживаешь!
Ноги у меня ватные, не уверена, что смогу спуститься по лестнице, но вдруг обнаруживаю, что давно распрощалась с ножницами и теперь сжимаю перила. Спешу на кухню – там засовываю руки под холодную воду.
Вода очень холодная. Слушай ее шум.
– Ты как, в порядке? – Вопрос Пейдж прорывается сквозь голоса у меня в голове. Только в этот момент я замечаю, что моя младшая сестренка сидит за кухонной стойкой и делает уроки. В тот же миг мой взгляд падает на подставку, утыканную ножами. И на пару ножниц.
Я ведь и впрямь ей едва не отрезала волосы.
Широкими шагами пячусь, а потом вдруг врезаюсь спиной в холодильник. Ноги подкашиваются, и я сползаю на пол, закрыв глаза ладонями и продолжая повторять свою мантру в кромешной темноте.
– Сэм, открой глаза, – доносится до меня откуда-то издалека мамин голос, и я подчиняюсь ее словам. Опустив руки, я вдруг замечаю, что мы с ней сидим нос к носу. – Давай поговорим. Прямо сейчас.
Бросаю испуганный взгляд на лестницу.
– Не волнуйся, – говорит мама. – Никто не узнает. Все наверху.
Слышу, как мама шепотом просит Пейдж взять пачку чипсов, отправиться ко мне в комнату и отвлечь подруг.
А потом так крепко стискивает мои руки в своих, что ее обручальное кольцо больно врезается мне в костяшку.
– Это всего лишь мысли, – спокойно произносит она. – Повтори, прошу.
– Это всего лишь мысли, – вторю ей я. У меня получается скопировать лишь слова, но не твердость голоса.
– Молодец. Все под контролем. – Я отвожу взгляд, и она крепче сжимает мои ладони.
– Да, все под контролем.
Это ложь. Все совсем не так.
– Сколько мыслей ежедневно обрабатывает мозг? – Мама переключается на факты, чтобы помочь мне прийти в себя.
– Семьдесят тысяч, – шепчу я, а слезы капают на джинсы.
– Правильно. И неужели ты приводишь в исполнение каждую из них?
Качаю головой.
– Разумеется, нет. И эта мысль была всего-навсего одной из семидесяти тысяч. В ней нет ничего особенного.
– Ничего особенного.
– Умница. – Мама берет меня за подбородок и приподнимает мою голову, чтобы я посмотрела ей в глаза. – Я люблю тебя, Сэм. – От нее пахнет ее любимым лавандовым лосьоном, и я вдыхаю его запах, чувствуя, как поток новых, более радужных мыслей рассеивает мрачные и жуткие. – О чем бы ты сейчас ни думала, это не страшно. Твои мысли – это вовсе не ты. Понятно? А теперь расскажи мне…
Мы уже не в первый раз с ней вот так сидим. Таких случаев не было уже давно, но мама входит в свою роль с привычной легкостью. У нее прекрасная выучка.
– Ножницы, – шепчу я, уронив голову маме на грудь и ощущая себя больной, грязной, униженной. Делиться с ней этими жуткими мыслями мучительно, но водоворот в голове куда страшнее, и рассказать ей обо всем – единственный шанс от него избавиться. У меня тоже неплохая выучка.
– Розы. Волосы Оливии и… Пейдж… – Мама позволяет мне не заканчивать фразу: ей и так все понятно. Она крепче обнимает меня, а я хватаюсь за ее футболку, утыкаюсь ей в плечо, со слезами шепчу, как мне стыдно.
