Как ни велик был прогресс английской промышленности в 8-летие 1848–1856 гг., при господстве 10-часового рабочего дня, в следующий шестилетний период 1856–1862 гг. он был далеко оставлен позади. Например, по шелковым фабрикам приведем следующие цифры.
Это означает:
увеличение числа веретен на 26,9 %;
увеличение числа станков на 15,6 %;
уменьшение числа рабочих на 7 %.
В фабриках сученой шерсти было в ходу:
в 1850 г. 875 830 веретен;
в 1856 г. 1 324 549 веретен – увеличение на 51,2 %;
в 1862 г. 1 289 172 веретен – уменьшение на 2,7 %.
Но если принять во внимание, что двойные веретена входят в счет 1856 г., но не входят в счет 1862 г., то окажется, что число веретен с 1856 г. оставалось почти неизменным. Напротив, скорость веретен и ткацких станков с 1850 г. во многих случаях удвоилась. Число паровых ткацких станков по фабрикам сученой шерсти приводим в следующих цифрах.
Итак, несмотря на значительное увеличение числа ткацких станков в 1862 г. по сравнению с 1856 г., общее число занятых рабочих уменьшилось, число же эксплуатируемых детей увеличилось (Отчет английских фабричных инспекторов от 31 октября 1862 г. С. 100, 130).
27 апреля 1863 г. член парламента Ферранд выступил в нижней палате со следующим заявлением: «Делегаты рабочих от 16 округов Ланкашира и Чешира, по поручению которых я говорю, сообщили мне, что вследствие усовершенствования машин труд на фабриках все возрастает. Раньше один рабочий с помощником обслуживал два ткацких станка, теперь один рабочий без помощников обслуживает три станка и очень нередко даже четыре и т. д. Как видно из сообщенных фактов, двенадцать часов труда втиснуты теперь менее чем в 10 рабочих часов. Поэтому само собой понятно, до каких огромных размеров увеличился за последние годы труд фабричных рабочих».
При современном паровом ткацком станке один ткач на 2 станках производит теперь (в 1867 г.) в 60 часов в неделю 26 кусков известного сорта ткани определенной длины и ширины, а раньше при старом паровом ткацком станке мог производить только 4. Издержки на тканье на один такой кусок уже в начале 1850-х гг. понизились с 2 шилл. 9 пенсов до 51/8 пенса.
5 января 1872 г. фабричный инспектор Редгрэв писал в «Журнале О-ва искусств»: «30 лет тому назад (в 1841 г.) от бумагопрядильщика с 3 помощниками требовалось наблюдение только за одной парой мюлей с 300–324 веретенами. Теперь (конец 1871 г.) с 5 помощниками он должен наблюдать за мюлями, число веретен которых составляет 2200, и производит по меньшей мере в семь раз больше пряжи, чем производил в 1841 г.».
Поэтому, хотя фабричные инспектора неустанно и с полным правом восхваляют благоприятные результаты законов 1844 и 1850 гг., однако они признают, что сокращение рабочего дня уже вызвало такую интенсивность труда, которая угрожает здоровью рабочих и, следовательно, разрушительно действует на саму рабочую силу. В большинстве хлопчатобумажных, шерстяных и шелковых фабрик истощающая возбужденность, необходимая для работы при машинах, движение которых за последние годы ускорилось до такой чрезвычайной степени, была, по-видимому, одной из причин того увеличения смертности от легочных болезней, которое раскрыл д-р Гринго в своем последнем замечательном отчете (Отчет английских фабричных инспекторов от 31 октября 1861 г. С. 25, 26).
Не подлежит никакому сомнению, что, когда законом у капитала раз навсегда отнята возможность удлинения рабочего дня, его тенденция вознаграждать себя за это систематическим повышением степени интенсивности труда и превращать всякое усовершенствование машин в средство усиленного высасывания рабочей силы скоро должна снова привести к тому поворотному пункту, на котором становится неизбежным новое сокращение рабочего времени.
Г) Обесценение труда. Умножение несчастных случаев
[Т. I. Гл. 13. § 4]
При рассмотрении мануфактуры (не применяющей машин) мы видели, что она покоится еще целиком на личных способностях рабочего – на его искусстве в управлении инструментом; мы видели, как вследствие этого создалась среди рабочих иерархия, внутреннее неравенство. Мы видели далее, что различие между мануфактурой и машинным производством заключается как раз в том, что орудие, действующее на сырой материал, отнимается из рук рабочего и прикрепляется к телу машины, так что теперь уже на этой последней, а не на рабочем лежит забота о преобразовании сырого материала, рабочему же остается только следить за ходом машины. Таким образом, продуктивность орудия оказывается уже вне зависимости от индивидуальных границ человеческой рабочей силы. В мануфактуре длительность работы орудия, ее интенсивность, ловкость и сила таковы же, как у человека, владеющего им. В крупной же промышленности человека, наблюдающего за машиной, легко заменить другим, а орудие может работать и тогда, когда человек наконец должен поесть или поспать.
Таким образом, устраняется то техническое основание, на котором покоится разделение труда в мануфактуре. Поэтому вместо характеризующей последнюю иерархии специализированных рабочих на автоматической фабрике выступает тенденция к уравнению или нивелированию тех работ, которые должны выполняться помощниками машин; вместо искусственно порожденных различий между частичными рабочими приобретают перевес естественные различия возраста и пола. Хотя машина технически опрокидывает, таким образом, старую систему разделения труда, тем не менее последняя продолжает влачить свое существование на фабрике сначала в силу привычки, как традиция мануфактуры, а потом систематически воспроизводится и укрепляется капиталом в еще более отвратительной форме как средство эксплуатации рабочей силы. Пожизненная специальность – управлять частичным орудием превращается в пожизненную специальность – служить частичной машине. Машиной злоупотребляют для того, чтобы самого рабочего превратить с раннего детства в часть частичной машины. Таким образом не только значительно уменьшаются издержки, необходимые для воспроизводства его самого, но в то же время получает завершение и его беспомощная зависимость от фабрики в целом, следовательно, от капиталиста. Здесь, как и всегда, необходимо проводить различие между увеличением производительности, вытекающим из развития общественного процесса производства, и увеличением производительности, вытекающим из капиталистической эксплуатации этого развития.
В мануфактуре и ремесле рабочий заставляет орудие служить себе, на фабрике он служит машине. Там движение орудия труда исходит от него, здесь он должен следовать за его движением. В мануфактуре рабочие образуют члены одного живого механизма. На фабрике мертвый механизм существует независимо от них, и они присоединены к нему как живые придатки. «Унылое однообразие бесконечной муки труда, постоянно все снова и снова выполняющего один и тот же механический процесс, похоже на работу Сизифа; тяжесть труда, подобно скале, все снова и снова падает на истомленных рабочих» (Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии). Машинный труд, до крайности захватывая нервную систему, подавляет многостороннюю игру мускулов и отнимает у человека всякую возможность свободной физической и духовной деятельности. Даже облегчение труда становится источником пытки, потому что машина не рабочего освобождает от труда, а его труд от всякого содержания.
