Когда мои рыдания наконец превратились в судорожные всхлипы и икание, она положила меня обратно. К счастью, в темноте я не могла разглядеть огромное мокрое пятно, которое неизбежно осталось у нее на плече.
– Я принесу воды и лампу. Ты, – добавила она, взглядом пригвоздив Грача к месту, – веди себя прилично.
– Эм… есть, мэм, – ответил тот.
Как только Эмма вышла из комнаты, он оказался рядом со мной в мгновение ока и обхватил ладонями мои мокрые пальцы. В следующий момент зашипел от боли и потянулся за платком, чтобы прикрыть обрубок пальца. Я коснулась его щеки, и он замер; блестящие в темноте глаза смотрели на меня, не отрываясь. Я удивилась, какой горячей была его кожа: это значило, что сама я очень замерзла.
– Изобель, – спросил он, – ты в порядке? Честно?
Я обдумала его вопрос. Хоть и лежала без движения, каждый мускул моего тела едва не дергался в перенапряжении. От сердцебиения я слегка покачивалась, и ракушка уха ритмично шуршала об подушки, как будто я сгорела и превратилась в оболочку тоньше и легче бумаги.
– Не знаю. А ты? – прошептала я.
Он хотел кивнуть, но замер, не в состоянии завершить движение. Как глупо задавать этот вопрос друг другу, зная, что ни один из нас никогда уже не будет в порядке. И все же мне, завернутой в этот кокон из тьмы и усталости, устроившейся на неудобной и жесткой парчовой обивке моего дивана, казалось, что все случившееся с нами было не взаправду. Осенние земли, Могильный Лорд, весенний двор, Ольховый Король – все это казалось невозможным и ярким, как лихорадочный сон по сравнению с надежной реальностью дома.
– Ты обещал вернуть меня домой, – сказала я.
– Если бы только я сделал это раньше. Я…
Все еще касаясь его щеки, я легко провела большим пальцем по его губам, и он замолчал.
– Не вини себя, – успокоила я. – Мы сделали этот выбор вместе. Но нам нельзя здесь оставаться. Ольховый Король уже в пути, не так ли? Эмма и близняшки в опасности. Если с ними что-нибудь случится… нам нужно уходить отсюда как можно скорее.
– Изобель! – Эмма стояла в дверях; лампа высветила ее лицо, шокированное как моими словами, так и положением, в котором она нас застала. – Что бы ни случилось, ты больше ни шагу не ступишь из этого дома. Слышишь меня?
Она было набросилась на Грача, но его запыхавшийся и растрепанный вид в свете лампы заставил ее остановиться. Она прищурилась, подозревая то же самое, что пришло бы в голову и мне вплоть до недавних событий: единственной причиной, по которой фейри решился бы предстать перед нами в таком виде, могло быть желание обмануть нас. Разумеется, ей и в голову не могло прийти, что таким образом он старался уберечь последние остатки магии.
– Рассказывай, – отчеканила она. – Подробно.
К моему удивлению, он поднялся, расправил плечи и сделал, что ему было велено. Некоторые моменты он приукрасил, за что я была ему благодарна, но не упустил ничего важного. Пока он говорил, моя дремота постепенно таяла. С каждым словом воспоминания возвращались с остротой и ясностью, продираясь сквозь иллюзорную вуаль, отделяющую меня от ночных кошмаров. Лицо Эммы становилось все белее и белее; под конец оно стало практически каменным.
Чувство унижения захлестывало меня с головой холодными и горячими волнами, сражаясь с тугим узлом неповиновения, стянувшим грудь. От мысли, что она вот-вот посмотрит на меня с осуждением – или того хуже, с разочарованием, – хотелось свернуться в клубок и больше никогда не видеть белого света. Я никак не могла доказать ей, что любовь, которую мы с Грачом испытывали друг к другу, была настоящей и что мы заслуживали каждого отчаянного, безрассудного ее мгновения; и я уже устала, так устала нести на себе бремя этой любви как неудачи. Как преступления.
Те минуты, в которые я дожидалась реакции Эммы, были самыми длинными в моей жизни. Она слушала не перебивая. Когда Грач почти добрался до конца истории, ее взгляд скользнул по его левой руке, и между бровей пролегла морщина. Она никогда раньше не видела фейри раненым. Он поежился под ее пристальным взглядом, впервые за все время рассказа показав собственную нервозность. Принц народа фейри, в тот момент Грач показался мне страшно юным и человечным, как какой-нибудь ухажер, впервые встречающийся с семьей своей девушки.
Но в таких ситуациях воздыхатель обычно не сообщал новости о том, что его самого вместе с возлюбленной очень скоро ждет безвременная кончина.
– И вот почему я появился здесь в лошадином обличье, – закончил он, – и почему нам нужно срочно уходить отсюда.
Эмма обернулась ко мне. Я собралась с духом, думая, что приготовилась к худшему, но это было не так. Видеть ее опустошение и муку на мертвенно-бледном лице было невыносимо. Ни капли осуждения или разочарования… и то, что она не винила меня во всем этом, было труднее всего перенести.
– А что же дом? Наложенные чары? – спросила она.
– Это Ольховый Король, Эмма, – проговорила я. – Мне жаль. Мне так жаль.
Она обернулась к Грачу. Он опустил голову.
– Боюсь, Изобель права. Ничто не остановит Ольхового Короля.
Мы какое-то время молчали. Эмма потерла ладонями бедра, как будто пытаясь избавиться от судороги. Выражение ее лица было почти непроницаемым, но это напряженное повторяющееся действие выдавало ее бессмысленное отчаяние, которое ощущала и я, – тошнотное, все ускоряющееся скольжение, как будто кто-то толкнул телегу с отвесного холма. Обратной дороги не было. Впереди были только падение и неизбежный крах на самом дне.
– Грач, спасибо, что привел ее домой, – сказала Эмма наконец. – Изобель, хочу, чтобы ты знала: я горжусь тобой. Не уходи пока, прошу. Куда вы вообще можете отправиться?
Мы с Грачом переглянулись.
– Мы могли бы попробовать добраться до Запредельного Мира, – сказал он, формулируя свои мысли очень осторожно. Он предложил это из милосердия к Эмме, ничего больше. Мы бы ни за что не ушли так далеко.
С лестницы послышалось вороватое шмыганье. Потом две пары босых ног зашлепали по ступенькам.
О боже. Близняшки, должно быть, все слышали. Они, наверное, подслушивали еще с того момента, как мы с Грачом прибыли сюда. У меня внутри все сжалось, когда они выползли из-за угла, глядя на нас широко распахнутыми глазами. Март помедлила, остановившись в проеме, сминая в кулачке подол длинной ночной рубашки. У Май под мышкой был какой-то продолговатый предмет. Увидев меня полумертвой на диване, в заколдованном платье, они застыли как вкопанные.
Май пришла в себя первая. Нахмурившись, она потопала к Грачу и всучила ему штуку, которую держала в руках. В следующий момент она прочистила горло, заставляя всех присутствующих обратить на нее внимание.
– Какой-то жуткий незнакомец дал нам это, когда мы играли на улице.
– Что? – воскликнула Эмма, подскочив с места.
– Он сказал нам спрятать эту штуку и не открывать, потому что это подарок для вас с Изобель. Мы все равно попытались, – добавила она, прищурившись, – но крышку заклинило.
