– Однажды спускается к нам в Камчатку старик, – рассказывает он мне тем временем. – И сразу начинает возмущенно орать: «Холодно в квартире! Как вы тут работаете?!» Я поворачиваюсь, и он меня узнает: «Погоди-ка, – говорит. – Ты ведь Виктор Цой? Знаменитый певец? А чего ты тут работаешь?» Я только рассмеялся в ответ.
– Вот и я о том же! – говорю я Виктору, повторяя тот же вопрос: – Чего ты тут работаешь?
– Нормально, – отвечает он. – Мне здесь нравится. Я чувствую, что стою на земле.
Такого рода саморефлексия, погруженность в себя не мешали Виктору быть чрезвычайно внимательным к другим человеком. Однажды на репетиции «Кино» ребята не на шутку разошлись: Виктор прыгал по сцене, размахивая проводом с микрофоном прямо у усилителя, который от этого «завелся» и стал противно верещать. Густав из всех сил колотил по барабану одной палочкой – вторую у него отнял Африка, который носился с нею по всей сцене и наносил удары по всему, на чем остановится его взгляд и до чего дотянется его рука. Виктор решил Африку со сцены столкнуть – все в состоянии безумного веселья – и Африка, запрыгивая обратно, сшиб ногой кусок деревянного обрамления сцены. В конце длинной репетиции, пока все со смехом и шуточками собирались, Виктор с выбитым Африкой куском дерева в руках подошел к поврежденному углу сцены и – у меня это зафиксировано на видео – аккуратно привел все в порядок. Как бы безумно он себя ни вел, а бывало и такое, он никогда ничего не разрушал и никому не вредил. Как человек, выросший под неусыпным оком матери «миссис Манеры», я всегда была потрясена безукоризненной учтивостью и обходительностью Виктора по отношению ко всем и ко всему.
Он каким-то шестым чувством всегда понимал, когда я испытывала неудобство или неловкость. Он бросал на меня взгляд и вопросительно поднимал брови: «Ты в порядке?». На выступлениях «Поп-Механики» я ловила его взгляд и видела, как он мне подмигивает с лукавой искоркой в глазах: «Не кайф ли? Круто, правда? Смотри, как нам повезло!» Пока остальные самозабвенно и, едва переводя дыхание, дули в трубы, колотили по барабанам, дергали за струны и носились по сцене, мы с ним всегда ухватывали мгновение осознать, какой прекрасной жизнью мы живем. Где бы я ни оказалась вместе с Виктором – в набитой людьми квартире или в концертном зале – даже в окружении незнакомых людей я никогда не чувствовала себя одиноко.
Мы втроем – Виктор, Юрий и я – написали песню, которая впоследствии стала известна как Tsoi Song (Ye man). В жутко холодную ленинградскую ночь после какой-то вечеринки мы оказались на улице, пытаясь поймать такси. Было темно, а температура опустилась, наверное, до сорока градусов мороза. Я уже не ощущала ни рук, ни ног, ни лица, чуть не плача от холода, пока ледяной ветер пробирался сквозь все слои одежды и пронизывал тело вплоть до костей. Виктор прятал меня в свои объятья и все убеждал меня думать о каком-то теплом месте. Юрий делал то же самое. Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, чуть не касаясь носами.
– Представь себе, что ты на Ямайке, и подумай, что ты там делаешь, – говорит Виктор. Я представила себе мягкий теплый белый песок, лазурное море, светящееся под лучами жаркого солнца, и стала сыпать словами и образами.
– Ye man, – одобрительно отзывались на каждую мою идею Юрий с Виктором. – Ye man, – они подыгрывали мне, говоря о жарких тропических островах, где солнце никогда не заходит и океан журчит теплыми волнами.
– Ye man, – повторяла я.
Мы тут же придумали регги-бит, слова наши превратились в текст песни, а ритм – в ее мелодию. Так и родилась моя песня Tsoi Song (Ye man).
Sitting on a bench in the summer
Eating a banana in the shade
A man asked me if I wanted some money
I said ye man
Сижу на скамье на солнце
Наслаждаюсь в тени бананом
Подходит ко мне человек и предлагает денег
Я и говорю: «Ye man».
По дороге домой в пойманной нами наконец машине я сидела между ними двумя, пытаясь как-то отогреть напрочь замороженные пальцы на руках и ногах. Что бы я делала без своих друзей, я даже и представить себе не могу. В самые трудные моменты усталости, боли и отчаяния они всегда находили слова, чтобы утешить и подбодрить меня.
«У меня едет крыша», – говорили они непонятное мне поначалу выражение. Фраза эта стала моей любимейшей в русском языке – это когда забот у тебя так много, что от напряжения ты чуть не сходишь с ума. Оба парня были совершенно безумны, но они были лучшими.
Даже когда я уезжала в Лос-Анджелес, Виктор присылал мне рисунки, короткие письма, в которых он писал, как они скучают по мне и как не могут дождаться моего возвращения. Я сидела у себя дома в Беверли Глен
[46], слушая шум проносящихся за окном автомобилей, и думала с грустью, как далеко я от России. Но слова Виктора преодолевали расстояние: «Я тебя люблю и думаю о тебе». Преданный друг, он читал мои мысли и каким-то образом слышал меня через океан и два континента, когда я скучала так, что от тоски, казалось, схожу с ума. А в конце хитро приписывал: «Если продашь какую-то из моих картин, купи мне, пожалуйста, кожаные спортивные сапоги и часы Swatch, как у тебя». Это всегда было напоминанием, что меня ждут.
Несмотря на все наши ночные бдения в Ленинграде, и я, и Виктор были большими любителями поспать. На тусовках, которые иногда затягивались до завтрака, мы с ним готовы были идти домой уже в одиннадцать. Однажды в «Студии 54» в Нью-Йорке я вынудила себя протусоваться всю ночь, с тем, чтобы утром, как заправская рок-звезда, которой бессонная ночь совершенно нипочем, гордо пойти с остальными на завтрак. Я чувствовала себя настолько отвратительно, что могла только тупо уставиться на остывавшую на столе передо мной яичницу, не в состоянии к ней прикоснуться. Виктор, как и я, редко оставался заполночь. Он верил в существование определенных правил в жизни, и одно из них заключалось в том, что ночью полагается спать. Нарушить это правило можно только с неизбежными для себя последствиями. Он был большой мечтатель, как наяву, так и во сне.
– Ну так расскажи, о чем ты мечтаешь? – спросила я как-то. Мы сидели рядышком на диване, и, забросив ноги к нему на колени, я наблюдала, как он задумчиво прикуривает свою тонкую сигарету. – Чего ты хочешь для себя в будущем?
Он с чувством затянулся, втянув, как всегда, щеки глубоко внутрь. Сигарета осветила хитрую улыбку в уголках его глаз. – Кроме Диснейленда?
– Да, кроме Диснейленда, – рассмеялась я.
– Ну, во-первых, я хочу, чтобы не было проблем, не было войн. Ну и, конечно, я хочу делать свою музыку.
Если бы только во главе наших двух стран стояли такие люди, как Виктор, Диснейленд тогда был бы, наверное, не единственным счастливым местом на планете.
Глава 9
Ослепленная светом
Д ля меня не было и нет человека столь же чистого, столь же непознаваемого, столь же необыкновенного, как Борис Гребенщиков.
