Готовясь начать, я откашлялась, оглядывая живые дерзкие лица вокруг. «На это ушло некоторое время», – громко произнесла я, стараясь быть как можно более спокойной. Тем не менее в голосе своем я слышала возбуждение, приправленное легким русским акцентом, который стал вкрадываться в мою речь, когда я говорила с друзьями в России. «Но у нас есть контракт на издание альбома в Штатах!».
Слова мои были встречены молчанием. Пораженным, недоверчивым молчанием. Они моргали огромными глазами и качали головами, как пытающиеся встряхнуться волки. Вдруг я почувствовала, как кто-то заключил меня в объятья, а на лицо мне посыпались десятки, сотни поцелуев. Все запрыгали в восторге – взрыв света и красок посреди зимней пустыни, всплеск надежды внутри богом забытой, несчастной системы.
– У каждой группы будет по пять-шесть песен, поэтому дайте мне восемь-десять, чтобы я могла выбрать то, что лучше всего подходит для американского рынка, – я стала говорить, не дожидаясь, пока все отдышатся от взрыва восторга. – У нас будет двойной альбом, то есть каждая из четырех групп получит по стороне пластинки.
– Мы будем представлять «Странные Игры» для альбома, – сказал Витя, обнимая брата за плечи.
– Мне также нужны будут тексты песен, их переведут и поместят на обложку. Люди должны знать, о чем вы поете. – Я сделала паузу. – Пока я понятия не имею, сколько экземпляров альбома нам удастся продать и, соответственно, сколько денег мы на этом заработаем.
По равнодушному пожатию плечами под накатившим вдруг порывом холодного ветра стало очевидно, насколько мало их волнует возможность заработка от пластинки.
– Все заработанное пойдет на приобретение инструментов и аппаратуры, – с легкостью снял вопрос Борис.
Я достала ручку и покрасневшими от холода пальцами стала составлять список необходимого: от гитарных медиаторов до барабанных палочек, от струн до синтезаторов, не забывая и об акриловых красках для художников. Витя постоянно заглядывал мне через плечо, стремясь удостовериться, что я не упустила ничего из названного. Все в точности.
– Ну и последнее, – говорю я, пытаясь понять, могу ли я шевелить пальцами, засунутыми обратно в перчатки и глубоко в карманы. – Я уже говорила об этом Борису: если в связи с альбомом начнутся неприятности, вы должны говорить, что ничего об этом не знали. У меня американский паспорт, и со мной они ничего не сделают.
Виктор первым недовольно замотал головой: «Джо…».
– Я говорю совершенно серьезно, – оборвала его я. – Нечего героев из себя строить. Лучше думайте о том, как изменить мир.
Костя, стоявший все это время со скрещенными на груди руками и широко расставленными ногами, крепко, как медведь, обнял меня. Это стало толчком к групповому объятью, жар которого способен был растопить самое ледяное сердце в Кремле.
В тот же вечер, когда мы с Борисом у него в прихожей переобувались в тапочки, он повернулся ко мне с самым серьезным выражением лица.
– КГБ, – произнес он, как всегда, несколько растягивая звуки, – спрашивали о тебе.
– Что?! – переспросила я. – Чего вдруг? И откуда ты знаешь?
– Они время от времени звонят музыкантам и приглашают на беседу. Я стараюсь с ними не ссориться, иногда они даже просят автограф. Мне скрывать нечего.
– Ты шутишь. – Я не могла представить себе Бориса, спокойно беседующего с сотрудником КГБ. – И что, все это делают?
– Нет. Некоторые их игнорируют. Кинчев, когда им начинают интересоваться, исчезает в Москву. Густав отказывается. Витя всегда соглашается, так как он боится.
– Так от меня они чего хотят?
– Не знаю. Они спрашивали, знакомы ли мы.
– И что ты ответил?
– Я сказал, что да, я знаю ее. Все ее знают, так как она любит русский рок. Вот и все.
Это было первое прямое подтверждение интереса КГБ ко мне. До этого были все намеки и предположения – прерванные телефонные звонки или «хвост» за машиной. Я подумала о контракте на пластинку и о Юрии. Сама мысль о том, что во всем этом мне могут помешать… Где-то в глубине между ребрами зашевелилась тревога…
– Скрывать мне нечего, – обретя наконец решимость, произнесла я. – Все, что я хочу, – это открыть американцам глаза на русскую музыку и показать, как много общего между нашими двумя странами. Я готова сказать им это прямо в лицо. Можешь спросить у них, готовы ли они принять меня для разговора?
Я подумала, что, если в КГБ увидят фотографии моих выступлений перед школьниками в Калифорнии с показами видеозаписей русских музыкантов, они могут понять, что моя задача – не шпионить, а наладить культурный мост. Мне было противно осознавать, что за мной следят и считают, что у меня какие-то бесчестные цели. От этого я начинала нервничать, и у меня опускались руки.
– Ты их даже напугала, – доложил мне Борис, переговорив с КГБ. – Они жутко разволновались и просили тебя к ним не приходить.
Я представила себе, как эти монументальные чудища, способные погрузить весь город в жуткое ощущение паранойи, при виде меня плотно закрывают все окна и прячутся вглубь своих кабинетов. Я бы расхохоталась, если бы не захватившее меня чувство тревоги в связи с их нежеланием со мной встречаться и выслушать мои аргументы.
Еще через несколько дней президент рок-клуба Коля Михайлов сказал Борису, что КГБ пригрозили отменить концерт «Аквариума», в котором Борис пригласил меня принять участие. Уже годы спустя мне рассказали, что в России в то время шла борьба между «старой гвардией» и КГБ, шли дебаты о том, является ли рок-н-ролл страшной заразой западного декаданса, которую нужно поставить вне закона и всячески искоренять, или же это всего лишь увлечение очередного поколения молодежи, которое стоит просто контролировать. Для «старой гвардии» появление американки на сцене рок-клуба могло бы стать аргументом в подтверждение их позиции, и они могли бы просто прикрыть всю затею. И таким образом окажется, что я собственной персоной способствовала подавлению движения, частью которого я столь отчаянно пыталась стать. Мне ужасно хотелось впервые выступить на сцене вместе с Борисом, почувствовать магическую связь с полным сияющих лиц и сверкающих глаз залом, но даже не осознавая в полной мере возможных последствий, я понимала, что это слишком рискованно.
– Если ты не можешь играть, то я и не буду, – спокойно сказал Борис.
– Нет, Борис, ты должен играть. Я не хочу никаких проблем до выхода альбома в Штатах.
Наблюдая за концертом из-за кулис, я старалась не думать о том, что выходу пластинки могут помешать силы, куда более могущественные, чем все мы, и, чтобы отвлечься, стала перебирать варианты названия альбома. Борис уже подал идею, что в названии должно прозвучать слово «волна». Ему хотелось создать образ музыкальной волны, катящейся через океаны и континенты, чтобы наполнить новыми звуками воздух Америки. Идея мне понравилась, но я считала: из названия должно быть очевидно, что музыка на альбоме родом из СССР. В конце концов мы с Борисом остановились на «Red Wave» – «Красная волна». Оставался еще вопрос о том, как охарактеризовать группы в подзаголовке альбома. Подпольные? Неофициальные? Любительские? Глядя на сцену и слушая музыку, я все больше укреплялась в мысли, что выступающие передо мной музыканты относятся к самой элите мирового рока. Их нужно охарактеризовать так, чтобы это выглядело и звучало достойно. Слово «неофициальные» казалось мне совсем не рок-н-ролльным, и, сидя в темном углу зала и чувствуя, как музыка сотрясает мир до самого основания, я остановилась на слове underground.
