– А почему они все разбежались?
– Общаться с иностранцами нежелательно, но если они у себя в комнате, то они тебя как бы и не видели. У них таким образом как бы появляется алиби. Но можно не сомневаться, что, как только ты уйдешь, сюда наведается КГБ.
Я старалась не думать о том, что мне сказал Борис, пока он разливал чай и ставил на стол печенье. Он опять закурил папиросу. Обычно я не выношу табачный дым, но тут меня это почему-то совершенно не беспокоило. Я почувствовала вдруг, что глубоко вдыхаю, стараясь запечатлеть терпкий запах у себя в мозгу, – точно так же, как и голос Бориса.
– Пару месяцев назад, – начал тем временем он, – здесь был банкир-американец, который говорил, что работает с Дэвидом Боуи. Он увез с собой кое-какие мои записи, и вроде Боуи их послушал, и они даже ему понравились. Он спросил меня, может ли Боуи купить и передать мне что-нибудь необходимое. Могла бы ты с ним связаться?
– Попробую. У тебя есть его номер?
Борис дал мне номер телефона.
– Я обязательно хочу приехать еще, – сказала я. – Я думаю, что у тебя невероятный дар. В Америке должны услышать твою музыку, и я хочу тебе помочь. Если я приеду, что тебе привезти?
– Многие говорят, что приедут, а потом об этом забывают, – пожал плечами Сева.
– Я приеду, – твердо сказала я. На самом деле больше ни о чем я и думать не могла. Я еще не успела уехать, но уже начала планировать следующий приезд. Короткие встречи с этими музыкантами, грубоватое, но столь очаровательное сердце этого города вдруг открылись для меня как что-то, о существовании чего, живя дома, я и не подозревала, как и не могла предположить, насколько мне будет не хватать всего этого дома. До этого момента я готова была плыть по жизни без какого бы то ни было стержня или якоря, но тут вдруг мне стало ясно, что меня уже слишком далеко занесло на этом несущемся вниз без тормозов лифте. Эти ребята, со своими невероятными по силе духом и талантом, – мое спасение. Впервые за долгое время я увидела перед собой новую ясную цель: питавшее их вдохновение побудит и меня вернуться к тому месту, где я смогу понять, что такое быть человеком и, следовательно, быть самой собой. К черту лифт без тормозов – я хотела обеими ногами стать в славянский снег.
В то утро, выходя из отеля на встречу с Борисом, я подумала, что хорошо было бы подарить ему что-то американское, что напоминало бы ему обо мне, пока меня не будет. Какой-нибудь западный алкоголь? На полке у него в кухне стояла целая шеренга ярких бутылок, уже опустошенных. Плакат Боба Дилана у него и так уже висит на стене. Что бы можно было ему дать, чего у него нет? Я вспомнила его слова о том, что он никогда не видел красных кроссовок Converse All Stars, как у меня, или моих мешковатых джинсов, с карманами такими огромными, что туда можно было вместить целый оркестр. Кроссовки наверняка будут слишком малы, но все равно я принесла их с собой. Он не без труда втиснулся в них, затянув белые шнурки. Затем ту же процедуру он проделал с джинсами.
– Идеально, как влитые! – сказал он. Он еще не знал, что через несколько лет он сам станет для меня образцом моды и стиля. Вслед за ним я влезу в излюбленные им полосатые футболки
[14], а на пальцах у меня появятся причудливые серебряные кольца с крупными камнями. Борис был воплощенная богема и напоминал мне о свободе открытого пространства океана, которое мне предстоит преодолевать, чтобы вновь к нему возвращаться.
– Ты так мне и не сказал, что тебе привезти, когда я приеду в следующий раз. И что мне попросить для тебя у Боуи?
– Красный Fender Stratocaster, такого же цвета, как эти кроссовки, – ответил он мгновенно, как будто всю жизнь думал о том, что, собственно, ему нужно, а когда я пообещала передать просьбу, лицо его просияло.
Я попросила Бориса об интервью – прямо на мой плеер – перед отъездом. Это стало первым из многочисленных интервью в течение ближайших нескольких лет, и фрагменты его я привожу в этой книге.
Прежде чем попрощаться, Борис предложил сводить меня в церковь. Была православная Пасха, Борис формально человек православный, а по духу – проповедник терпимости, благожелательного отношения и знания всех религий. Моя мать была католичка, а отец воспитывался и рос в иудейской семье. Я росла в религиозном тупике, в результате чего у меня сформировалась подозрительность и невосприимчивость к способности любой религии как-либо исцелять или мотивировать человека. Тем не менее я согласилась. Религия в СССР была под полузапретом, но, как и ко многому другому, официальное отношение к ней было терпимое. Стоя у мягкого оранжевого цвета церковного здания вместе с Борисом и Севой, я видела в их глазах сомнение. Борис не мог представить себе, что, удаляясь от них и глядя на него в моих джинсах, моих кроссовках и с банданой на голове, я вдруг почувствовала, что обрела наконец веру. Он был свет, и, как всякое здравомыслящее, подчиняющееся чувству существо, я хотела следовать за этим светом.
Так это началось. В течение следующих двенадцати лет Россия стала моей жизнью. Я сдержала обещание и приезжала туда вновь и вновь. Я, наверное, стала первым гостем из Америки, который доказал Борису и Севе, что они неправы в своих сомнениях.
ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ
Джоанна: Как появилась ваша группа?
Борис: Группу мы вместе с моим школьным другом
[15] основали в 1972 году. У нас не было настоящих инструментов, не говоря уже об усилителях, но нас это мало волновало. Мы начали писать собственные песни и поняли, что нам нужна группа. Вокруг нас стали появляться какие-то люди, в том числе и музыканты, – так это все и случилось. Никто никого ни о чем не просил – просто друзья, друзья друзей умели играть, и так у нас собрались приличные музыканты.
Джоанна: Кто пишет песни?
Борис: На 99% песни мои, но аранжируем их мы все вместе. Я приношу идею – играю тему, мелодию, предлагаю тот или иной вариант, затем мы начинаем репетировать – когда мы репетируем. Хотя обычно мы не репетируем.
Джоанна: Ты бы уехал из страны, если бы была такая возможность?
Борис: Мне кажется, то, что я делаю здесь, нужно людям. Им нужно то, что мы делаем, и если мы не будем этого делать, то этого не будет делать никто. Мы только сейчас начинаем создавать для себя место в структуре общества. Очень жаль, что раньше для таких, как мы, такого места не было. Раньше было как: ты либо подстраиваешься под то, как живут и как существуют остальные, либо остаешься верен своим принципам, делаешь то, что хочешь и что считаешь нужным, но тебя никто не слышит. Сейчас мы растем, и вместо того, чтобы останавливать нас, – хотя, хм, остановить нас они могут в любую минуту…
