Не легче приходилось и охране ссыльных по разным медвежьим углам Европейской России. О гвардии майоре Гурьеве – начальнике охранной команды в Холмогорах (там содержали Брауншвейгскую фамилию) – в 1745 году сообщалось, что он «впал в меланхолию» и не оправился от нее даже тогда, когда к нему приехали жена и дочери. Его преемник секунд-майор Вындомский завалил вышестоящие власти просьбами об отставке, ссылаясь на ипохондрию, меланхолию, подагру, хирагру, почти полное лишение ума и прочие болезни. И его понять можно – ведь он охранял Брауншвейгское семейство 18 лет!
Жизнь ссыльных зависела от разных обстоятельств. Выделим несколько важнейших. Во-первых, многое определял приговор, в котором было сказано о месте ссылки и режиме содержания ссыльных. Во-вторых, для ссыльных оказывалось важным то, как складывались их отношения с охраной и местными властями. Одни ссыльные умели ласками и подарками «умягчить» начальников охраны, воевод и комендантов, другие же ссорились с ними, страдали от придирок, самодурства и произвола. Оскорбления со стороны простых солдат и незнатных офицеров были особенно мучительны для некогда влиятельных людей, перед которыми ранее все трепетали и унижались.
А. Д. Меншиков сразу же наладил добрые отношения с начальником охраны в Раненбурге капитаном Пырским, которому дарил богатые подарки. За это Пырский предоставлял Меншикову больше свободы, чем полагалось по инструкции. Герцог Бирон, оказавшись в ссылке в Ярославле, страдал от самодурства воеводы и особенно воеводши Бобрищевой-Пушкиной, как-то особенно его утеснявшей. Не меньше неприятностей Биронам доставлял офицер охраны: «Чрез восемь лет принуждены мы были от сего человека столько сокрушения претерпевать, что мало дней таких проходило, в которые бы глаза наши от слез осыхали. Во-первых, без всякой причины кричит на нас и выговаривает нам самыми жестокими и грубыми словами. Потом не можем слова против своих немногих служителей сказать – тотчас вступается он в то и защищает их… Когда ему, офицеру угодно, тогда выпускает нас прогуливаться, а в протчем засаживает нас, как самых разбойников и убийцов». Между тем из всех ссыльных XVIII века Бирон был устроен в Ярославле лучше всех: ему назначили хорошее содержание, привезли библиотеку, мебель, охотничьих собак, экипажи, ружья, привели лошадей, позволили гулять по городу и принимать гостей.
Дружба с чиновниками не всегда кончалась добром. Так произошло с Егором Столетовым, который поссорился за праздничным столом с комиссаром Нерчинских заводов Тимофеем Бурцовым и поплатился за сказанные в ссоре неосторожные слова своей головой. Так случилось и с семьей Долгоруких, а также с администрацией Березова, на которых из мести донес Осип Тишин. К таким розыскам привлекали десятки людей, а виновных в послаблении офицеров, солдат и чиновников строго наказывали.
Сибирские историки утверждают, что благодаря образованным ссыльным в сельском хозяйстве диких сибирских и других уголков произошли благотворные перемены. Князь В. В. Голицын в Пинеге, а барон Менгден в Нижнеколымске разводили лошадей. М. Г. Головкин, забыв про свои подагру и хирагру, которые мучали его всю дорогу, занялся рыболовством в заполярном Ярманге и достиг в этом больших успехов. Бывший вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик не оставил знакомого дела и в Сибири. Он вовлек в торговые операции с туземцами свою охрану и посылал в Якутск солдат для продажи купленной им у туземцев пушнины. Фрейлина Анны Леопольдовны Юлия Менгден, которая вместе с несколькими другими придворными несчастных брауншвейгцев просидела под арестом в Раненбурге с 1744 по 1762 год, перешивала свои богатые шелковые юбки в кокошники, а жена охранявшего их солдата выменивала эти изделия в ближайшей деревне на лен и шерсть, из чего Менгден ткала и вязала изделия на продажу. Успехами в домоводстве и экономии особенно прославился Б. Х. Миних, проведший в Березове двадцать лет. Пока его не выпускали из острога, он разводил огород на валу, а потом занялся скотоводством и полеводством.
Случалось, что некоторые ссыльные даже в Сибири сумели сделать карьеру, не будучи при этом официально помилованы. Объяснить это можно тем, что в Сибири постоянно нуждались в специалистах, чиновниках. Бывший обер-прокурор Г. Г. Скорняков-Писарев после ссылки в Жиганское зимовье был отправлен в Охотск, где, оставаясь формально ссыльным, получил огромную власть «командира Охотска». Потом он провинился перед государыней – слишком много воровал и бесчинствовал, за что был посажен в тюрьму, а на его место был назначен другой «ссылочный» А. М. Девьер. Только 1 декабря 1741 года императрица Елизавета указала: «Обретающимся в Сибири Антону Девьеру и Скорнякову-Писареву вины их отпустить и из ссылки освободить».
В первой половине XVIII века вину с преступником разделяют прежде всего члены его семьи – жена, дети, реже – родители. Остальные родственники подвергаются опале и наказанию только в том случае, если они были прямыми соучастниками преступления. В приговорах по крупнейшим политическим делам XVII–XVIII веков обычно суровее других родственников наказывали сыновей, которые несли службу с отцами-преступниками. Их могли вместе казнить (князья И. А. и А. И. Хованские, 1682 год), ссылать в бессрочные ссылки (князья В. В. и А. В. Голицыны, 1689 год), сажать в тюрьмы (П. А. и И. П. Толстые, 1727 год), изгонять из гвардии в армию (И. А. и Ф. И. Остерманы), хотя вина сыновей сановников была весьма сомнительна и в приговоре ее, как правило, не детализировали – сыновья шли как сообщники, причем их наказывали не за вину, а за родство, с целью предупредить на будущее возможную месть.
Так поступили с малолетними детьми А. П. Волынского, которых сослали в 1740 году в Сибирь, видя в них возможных самозваных претендентов на престол – ведь под пыткой у их отца вымучили признание, что он хотел посадить кого-либо из своих детей на русский трон. И хотя Волынский потом от этих показаний отрекался, было поздно. В приговоре подробно описывалось, как надлежит поступить с детьми Волынского: «Детей его сослать в Сибирь в дальние места, дочерей постричь в разных монастырях и настоятельницам иметь за ними наикрепчайший присмотр и никуда их не выпускать, а сына в отдаленное же в Сибири место отдать под присмотр местного командира, а по достижении 15-летнего возраста написать в солдаты вечно в Камчатке».
Настоящей расправой с целым родом можно назвать то, что в 1730‐х годах сделали власти с князьями Долгорукими. В 1730 году после опалы и ссылки всей семьи князя А. Г. Долгорукого в Сибирь удар был нанесен и по его братьям: Сергея и Ивана послали в ссылку – одного в Раненбург, другого в Пустозерск, Александра отправили служить во флот на Каспий, а сестру А. Г. Долгорукого заточили в Нижнем Новгороде в монастырь. Еще более сурово поступили в 1739 году с сыновьями А. Г. Долгорукого, младшими братьями князя Ивана Долгорукого, которые выросли в сибирской ссылке. После жестоких розысков в Тобольске их приговорили: Николая – «урезав язык», к каторге в Охотске, Алексея – к ссылке пожизненно на Камчатку простым матросом, Александра – к наказанию кнутом. Племянники Ивана, дети Сергея Григорьевича Николай и Петр, были отданы в солдаты, а Григорий и Василий – в подмастерья, в кузницу. Сын посаженного в Шлиссельбург бывшего сибирского губернатора М. В. Долгорукого Сергей служил майором Рижского гарнизона. Его выгнали со службы и приказали «жить ему в подмосковной деревне, селе Покровском безвыездно». Княжон Екатерину, Елену и Анну Долгоруких – сестер И. А. Долгорукого – в 1740 году выслали под конвоем в Сибирь, где насильно постригли.
