Голод и острый товарный дефицит уживались в Торгсине с многотонными потерями бесценного продовольствия. Заплесневевшее пшено; сахар в грязных мешках; разложившееся мясо; макароны, зараженные тараканами; «вторично замороженная телятина»; каша из сыра и битых яиц, которые прислали, упаковав в один ящик; сгнившие гуси; более года пролежавшее и забракованное врачами сало; «зачистка» заплесневелой колбасы и «тешка куреная с плесенью»; гнилые фрукты в витрине; шоколад, который «отдает сальной свечкой»; чай с запахом парфюмерии; окаменевшие глыбы муки, которые надо было разбивать кувалдой; ржавые консервы; покрытая пылью карамель… Список можно было бы продолжить. Испорченные продукты тем не менее шли в продажу. В арсенале продавцов было много уловок. Как писали из Ленинграда: «гастрономическим товарам придана свежесть декорированием их цветами». Отдавшие ценности люди возмущались, возвращали недоброкачественный товар, требовали обмена или возврата денег.
Изыски и новшества соседствовали в Торгсине с отсутствием самого простого и необходимого. Из Ленинграда сообщали о продаже живой рыбы из аквариума, при этом там же не было гирь, а продавцы пользовались одним на всех сломанным совком для фасовки круп; кто-то договаривался с Ленжетом
43 о выпуске парфюмерии в фирменной упаковке, а в магазине рядом не было оберточной бумаги, шпагата. В декабре 1933 года, подводя итоги, ленинградский Торгсин жаловался, что из заказанных 245 т оберточной бумаги дали только 33 т. На периферии и того хуже – в ход шли газеты (если были), сахар насыпали «голыми и потными руками». Красочные проспекты рекламировали «скорняцких мастериц» и «пошив готового платья и белья», а тут же рядом в одном из лучших магазинов Ленинграда, известном как «краса Торгсина», не было обыкновенных овощей – моркови, лука, чеснока. Мелкой разменной монеты не хватало, поэтому, в убыток покупателю, либо давали сдачу в совзнаках, либо заставляли подгонять покупку под сумму.
Торгсин снабжался из скудных государственных фондов и хромал в ногу со всей советской торговлей. Перебои в поставках лихорадили и Торгсин. Из Нижнего Новгорода, например, писали, что зимой 1932 года местный Торгсин был без товаров, а весной прислали полторы тысячи ящиков и семь вагонов товара. Магазин завалили: «Все склады забили, новых складов взяли два и их заполнили, в универмаге кругом наложили кипы, ящики, почти закрыли проход покупателям». Мука и сахар не залежались, но что творилось! «Колоссальные очереди, пришлось даже конной милицией разгонять», – жаловались нижегородцы. В Петрозаводске в Торгсине в конце августа 1932 года в продаже были лишь перец и горчица. Коканд просил два вагона муки в месяц, а получил лишь 30 мешков – их хватило на один день торговли; месячная потребность в рисе составляла полтора вагона, а получили только сорок мешков, которые в Коканде продали в течение двух дней (май 1932 года). Из Киева весной 1932 года сообщали об огромных очередях. Люди «простаивали днями и ночами в продолжении недель, запруживали улицы и стимулировали развитие сыпного тифа… ежедневные драки в самом помещении Торгсина и на улице». Положение было плохим уже в преддверии массового голода. С его наступлением огромные очереди, которые выстраивались с 4–5 часов утра, и хронический недостаток продуктов стали общим местом в донесениях из провинции. В крупных городах конная милиция усмиряла отчаявшиеся толпы.
В декабре 1932 года в Харькове по денежным переводам Торгсин задолжал покупателям продуктов на 76 тыс. рублей, а по бытовому золоту – на 15 тыс. рублей. Из Средней Азии в 1933 году люди жаловались: объявят по городу, что в Торгсин поступили сахар и рис, – люди начинают сдавать ценности, а потом оказывается, что товаров так мало, что отпускают лишь по килограмму в руки. Не случайно крестьяне, отличавшиеся особой осторожностью и практичностью, старались сдавать ценности понемногу, отпиливали золото маленькими кусочками. Это явление автор одного из донесений назвал «измельчанием сдатчиков».
Покупатели старались как можно быстрее потратить торгсиновские деньги и до последней копейки, но зачастую не могли купить то, за чем пришли в Торгсин. Приходилось откладывать покупку. «Отложенный спрос» при острой потребности в товарах был еще одним из торгсиновских парадоксов. Гражданин Кутесман из Волочиска весной 1932 года жаловался:
Мне 70 лет. Дети мои в Аргентине. Живу исключительно помощью, посланными деньгами… Уже прошло четыре месяца, как мне дети прислали 35 долларов… из них после приезда в Киев насилу получил продуктов на 40 рублей, а остальные до сего времени не могу получить. Дети мои каждый раз запрашивают, получил ли я? Не знаю, что ответить. Ответить, что 4,5 месяца не получал – не хочется, чтобы враги наши знали. Писать, что «да» – так не могу, ибо обречен на голод…
Срок действия торгсиновских денег истекал, и если в магазине не было необходимого, приходилось брать то, что дают. «Круп мне не дали, сахару – тоже, – писал разочарованный покупатель. – Зато пришлось взять материи на рубаху, но шить ее нечем, так как ниток в продаже нет. Хорошо, что хоть муки дали пять кило». Некто А. И. Мамон из Самарканда жаловался в правление Торгсина, что директор местного торгсина предлагал ему в счет перевода из‐за границы вместо муки, сахара и масла купить мед, шоколад и мармелад. События происходили зимой 1933 года – пик голода. Мука и крупа в самаркандском Торгсине отсутствовали, и, когда они поступят, директор не знал.
Порой, чтобы получить дефицит, покупатель брал «в нарузку» залежалый товар. Комбинации получались самые неожиданные. К чаю, например, прилагались синька, вазелин, гребенки, мыльный порошок. Залежавшийся на полках одних торгсинов товар в других местах мог быть в дефиците.
Получатели торгсиновских переводов и посылок, зная, что их задерживают и теряют, ехали за ними сами. Истории походили на анекдоты: одного клиента, которому были переведены деньги через Торгсин, вызвали из Новороссийска в Ростов-на-Дону для получения посылки. Гражданин сильно потратился на дорогу, а когда приехал, вместо посылки получил советские рубли, которые не покрыли проездных расходов. Или другой пример: получатель перевода через два месяца со дня перевода умер, не дождавшись получения денег, которые были предназначены «для поддержки его здоровья». Из Госбанка СССР, через который на Торгсин шли переводы из‐за границы, гневно писали: «Торгсин, не разыскав адресата по переводам, не только не возвращает денег обратно, но даже не сообщает Госбанку о том, что адресат не разыскан. Количество рекламаций растет». В Госбанке завели специального сотрудника для приема жалоб на Торгсин.
Во время массового голода мало кто волновался о культуре торговли: голодный все стерпит за мешок муки. Но голод отступил, а вскоре и карточки отменили
44. «Жить стало лучше, жить стало веселее», – сказал вождь. «Жить стало легче», – поправил народ. Вместо закрытых пайковых распределителей открывались магазины, доступные для всех: образцовые универмаги, фирменные магазины тканей, одежды, обуви, посуды, электротоваров; специализированные продовольственные магазины «Бакалея», «Молоко», «Гастроном». Вернулось разнообразие ассортимента: вместо неподдающегося определению «мяса» прейскуранты перечисляли говядину, баранину, свинину «жирную или средней упитанности», венские сосиски, сардельки, колбасу краковскую, полтавскую, московскую, вместо обезличенного пайкового «кондитерские изделия» – «конфекты» «Фуши-Сан», «Директорские», «Весна», «Дерби», ирис «Кошечка»; не просто обувь – а «туфли светлых тонов»; «галстухи летних расцветок»; вместо огульного «мануфактура» – подзабытые за годы бестоварья лионез, зефир, драп, бостон, крепдешин, крепжоржет. Ажиотажный спрос на шелковый подкладочный материал свидетельствовал о возвращении к шитью нарядной одежды на заказ. Ассортимент открытой торговли теперь не уступал торгсиновскому, а цены были не в золотых, а в простых рублях.
