За бесстрастной статистикой – трагедия тысяч людей. Сводки рассказывают: Саратовская область, Макаровский район. В колхозе «12 лет РККА» колхозники вырывали из земли на скотомогильниках трупы павших животных и употребляли их в пищу. В колхозе «Ленинский путь» колхозница Морозова ходила по селу и собирала падаль. Ее дети от недоедания опухли. Полученные ею 99 кг хлеба на 99 трудодней были израсходованы раньше. Колхозница Жижина беременная, больная, двое ее детей находились в опухшем состоянии. Старшая дочь ходила по селу, собирала падаль. Завхоз колхоза Юдин «отпустил для питания» Морозовой и Жижиной голову павшей лошади. В колхозе им. Пугачева завхоз Уваров выдал конюху Зайцеву мясо павшей лошади на общественное питание. Извлечен из петли колхозник Елисеев В. П., 25 лет, попытка самоубийства связана с отсутствием продовольствия…
Голодные крестьяне и те, кто хотел запастись хлебом на случай голода, хлынули в города. География хлебных затруднений расширилась, охватив промышленные центры Ивановской, Калининской, Ленинградской, Свердловской и других областей. Огромные злые очереди выстроились по всей стране.
К счастью, урожай 1937 года был рекордным, и голод отступил. Но люди не верили в будущее благополучие. Во время уборочной страды на Волге, в Саратовской области, появилась легенда. Она быстро разошлась среди волжских крестьян и перекинулась в соседние области. В материалах НКВД рассказы крестьян получили зловещее название – «Легенда о мешке с хлебом, луже крови и таинственном старике». Вот один из вариантов легенды. В колхозе «Верный путь» (Казачкинский район, Саратовская обл.) колхозница Байбара рассказывала: «Из села Казачка шел муж с женой по направлению в село Успенку, и на дороге среди хлебов ржи нашли мешок с хлебом. Стали они поднимать его и никак не поднимут. Тогда они вернулись домой, запрягли лошадь и поехали за найденным мешком с хлебом. Но на том месте, где раньше был мешок, сидела женщина во всем белом, и вокруг нее была лужа крови. Когда эту женщину спросили, где мешок, она ответила, что мешка нет и вы его не возьмете. Этот мешок предсказывает то, что в этом году будет сильный урожай, но убирать его будет некому, потому что будет сильная война…»
Легенда о мешке с хлебом
В других вариантах легенды (всего в материалах НКВД их пять) также появлялись то огненные столбы, то чаны с кровью, то старик, который толкует виденное, то «женщина в белом» – образ смерти в народных сказах, но неизменно в центре – неподъемный мешок с хлебом, который вроде бы и лежит на виду посреди дороги, да взять его крестьянин не может. Не пришлось долго ждать, чтобы грустные пророчества сбылись. Осенью 1939 года в период финской кампании в стране вновь начались продовольственные трудности. Местное руководство стало вводить пайки и продуктовые карточки. А впереди ждала большая война.
Малообразованным выходцам из деревни культурная торговля давалась тяжело. Хамство начиналось у самого входа. «Наши сторожа, которые стоят около дверей, – говорилось на собрании работников Узбекской конторы Торгсина, – привыкли толкать публику, прямо как немые… хватают за пояс и тащат». Отгоняя пинками тех, кто был не при валюте, сторожа заискивали перед завсегдатаями, стреляли у них торгсиновские папиросы.
Этика профессионального поведения с трудом утверждалась в экономике дефицита, где торговый работник был фигурой властной, а покупатель – заискивающим ничтожеством. Причастность к элитной торговле становилась источником кичливости и хамства. Типичным был продавец, который либо не обращал внимания на просьбы и жалобы покупателя, либо грубил, грозил и приказывал. «Работают криком, кулаками и руганью…» – сообщалось в одном из актов проверки Торгсина.
Мир магазинов Торгсина, воссозданный по архивным документам, подобен миру рассказов Зощенко: склоки, пьянство на работе, интриги, адюльтер, доносительство, подсиживание, семейственность. Торгсин был по преимуществу «мужским предприятием»
45, поэтому, несмотря на запреты, продавцы в кепках, шапках и с папиросой во рту были распространенным явлением. Справедливости ради следует сказать, что курили и покупатели. Любопытный случай сохранился в архиве. Дело было в ноябре 1935 года в Ленинграде. В магазине Торгсина на улице Желябова к продавщице музыкального отдела Кутуевой подошел покупатель, некто гражданин Дудников Б. Л., и попросил проиграть на патефоне одну из имевшихся у него пластинок. Продавщица «из любезности» согласилась. Прослушав пластинку, Дудников стал просить проиграть еще. Получив отказ, «гр. Дудников оскорбил продавца, бросив в него (у слова «продавец» в советских документах не было женского рода. – Е. О.) горящей папироской, в чем проявил явное хулиганство».
Торгсин – не отдельные зеркальные магазины в крупных городах, а Торгсин как феномен крестьянской страны – не стал образцом культурной торговли, но все же, несмотря на «родимые пятна» и изъяны, он был шагом к современной культуре потребления. Спрос в Торгсине отражал изменение вкусов. Покупатели расставались с XIX веком. XX век формировал новые пристрастия. Некогда популярные романсы и цыганские песни уже не привлекали людей. Стремительно рос спрос на современные пластинки с джазом и танго. На смену женским широкополым шляпам пришли вязаные береты, повседневной обувью стали удобные спортивные туфли – «торгсинки», летом горожане гонялись за пляжными «плимсолями». Советские покупатели в Торгсине пытались следовать веяниям нового времени. Показательна история о том, как туркменский потребитель открыл для себя хозяйственное мыло. В докладе о работе Торгсина в Туркмении сообщалось, что вначале хозяйственное мыло было не в ходу, так что приходилось даже перебрасывать его запасы в Узбекистан, где потребитель уже хорошо знал этот товар. В середине 1933 года произошел перелом и спрос на хозяйственное мыло стал быстро опережать его поставки в Среднюю Азию.
Торгсин, с огрехами и топорно, но приобщал советских потребителей к новым видам торговли и услуг, открывал для них новые товары.
Глава 5. Обыденность приключения, привычность риска
Казалось бы, что героического в покупке хлеба или штанов? Однако чтобы переступить порог предприятия с загадочным названием «Торгсин», советским людям требовалось мужество. ОГПУ приспособило Торгсин для ведомственных нужд выполнения своего собственного плана «заготовки валюты». Как тут не вспомнить Остапа Бендера, искавшего подпольных советских миллионеров:
