Эхо этих опасений слышалось и во Франции. Были люди, строившие фантазии о превращении Саара в угольную колонию. Когда бдительность притуплялась, в Париже поговаривали об «османизации» рейха
[824]. Эти отзвуки эпохи империализма важны для того чтобы понять, почему Германия с таким возмущением реагировала на финансовые претензии. Это было обратной стороной утверждения Клемансо о том, что условия мирного договора подтверждают уважение суверенитета Германии, – утверждения, которое в ситуации, сложившейся после окончания Первой мировой войны, отражало уже устаревшие взгляды. Это не было просто унаследованным ложным восприятием Германии как имперского владения Франции, которое было жестоко опровергнуто еще в эпоху Наполеона. Дезориентацию вызывал взгляд на положение Германии, связанной условиями Версальского договора, в отрыве от мирового силового поля, втянутыми в которое оказались теперь все принимавшие участие в войне страны. Ирония состояла также в том, что к весне 1919 года будущее подчиненное положение Франции в построенной Антантой новой системе координат мировых финансов просматривалось с еще большей ясностью, чем зависимость Германии
[825].
I
По завершении войны для Антанты не было ничего более очевидного, чем то, что ее экономическое и финансовое положение изменилось навсегда. Самый серьезный шок пришлось пережить Франции
[826]. До войны Париж как мировой кредитор уступал только Лондону. Теперь Франция превратилась в нуждающегося заемщика. Одним из способов выхода из этого положения Франция считала восстановление баланса европейской экономики за счет Германии. Усиление французской тяжелой промышленности должно происходить прежде всего за счет поставок германского угля и руды из Эльзаса и Лотарингии
[827]. Но эти попытки восстановления индустриального баланса Европы сопровождались разработкой более широкой концепции, предусматривавшей дальнейшее развитие союзнического и трансатлантического сотрудничества после окончания войны. С точки зрения стратегии это отвечало настойчивому стремлению Клемансо к установлению абсолютного приоритета создания трехстороннего трансатлантического демократического альянса. Но если Клемансо в своих мыслях обращался к многовековой европейской истории, а в его риторике был слышен радикализм XIX века, то взгляды, которых придерживался министр торговли Этьен Клементель, носили модернистский, технократических характер
[828]. Следуя решениям Лондонской экономической конференции 1916 года, Клементель предвидел глобальное сотрудничество Франции, Британии и США, призванное обеспечить совместный контроль над основными видами сырья
[829]. Выступая на Лондонской конференции, он заявил, что война положит начало ни больше ни меньше как «новой экономической эре, позволяющей применять новые методы, основанные на контроле, сотрудничестве, на всем, что может обеспечить определенный порядок в производственном процессе… новый порядок вещей, знаменующий собой великий поворотный момент в экономической истории мира»
[830].
И если понимание французами военного союза западных демократий было предвестником создания НАТО, то концепция Клементеля предвосхищала европейскую интеграцию
[831]. Среди его сподвижников был молодой бизнесмен Жан Моне, который провел годы войны в Лондоне, помогая совершенствовать союзническую систему управления морскими перевозками. После 1919 год Моне вместе со своим коллегой по военному периоду Артуром Солтером работал в экономической комиссии Лиги Наций. После непродолжительного периода предпринимательской деятельности в Китае Моне в 1940 году присоединяется в Лондоне к де Голлю и вновь занимается вопросами экономического сотрудничества между союзниками. В 1945 году Моне выступает уже в роли крестного отца промышленной модернизации Франции. В 1950 году Моне приобретает известность как создатель Европейского объединения угля и стали
[832]. Пятьдесят лет спустя в своих «Мемуарах» Моне с сожалением оглядывается на возможности, упущенные в 1919 году. Именно тогда Европа могла сделать смелый шаг в направлении промышленной кооперации. «Потребовалось много лет и многие страдания, чтобы европейцы начали понимать, что им предстоит сделать выбор между объединением и упадком»
[833].
Позиция США в период с 1919 по 1945 год претерпела по крайней мере не меньшие изменения, чем позиция европейских стран. Будущий президент Гарри С. Трумэн и его легендарный госсекретарь Джордж Маршалл были свидетелями боев во Франции в 1918 году. Возвратившись в Европу в 1945 году, они призвали Париж возглавить движение за развитие сотрудничества и интеграции на континенте. Жан Моне оказался в числе наиболее активных сподвижников Трумэна и Маршалла. Администрация Вильсона проводила в 1919 году совсем другую линию. Вашингтон твердо выступал против Клемансо и его планов интеграции. Еще 21 ноября 1918 года министр финансов Уильям Макэду направил представителям США в Лондоне телеграмму, в которой призывал их сократить до минимума функции союзнических органов, «для того чтобы сосредоточить все важные переговоры и решения в Вашингтоне»
[834]. Герберт Гувер, отвечавший за поставки продовольствия, обещал, что «после достижения мира США не согласятся ни с одной программой, которая будет хотя бы внешне напоминать союзнический контроль над нашими экономическими ресурсами»
[835]. Предложение о разработке постоянно действующего совместного плана закупок пшеницы повергло его «в настоящий ужас». По мнению администрации Вильсона, союзнические структуры, в поддержку которых выступала Франция, на самом деле «предназначались для того, чтобы англичане могли через Лондон обеспечивать весь мир нашим продовольствием за счет наших кредитов»
[836]. Обеспечить «общую справедливость», утверждал Гувер, можно было лишь в том случае, если Америка будет действовать в одиночку.
