III
Такое сужение революционных горизонтов привело к тому, что роль Китая как арены революционного соперничества еще более возросла. На Вашингтонской конференции китайские националисты считали себя жертвой не какой-то одной страны, а целой коалиции, возглавляемой США. Абстрактное понятие империализма «в целом» обрело конкретную форму международного банковского консорциума. Единственным государством, не включенным в эту всеподавляющую комбинацию, был Советский Союз. В 1919 и 1920 годах китайская дипломатия воспользовалась слабостью России, чтобы лишить ее привилегий, которые она имела во времена царизма. Теперь правила игры изменились. Западные державы подтвердили свое нежелание идти на уступки, Красная армия восстановила позиции Москвы в Сибири и Монголии. Советы направили в Пекин делегацию, которой предстояли тяжелые переговоры.
В результате в 1924 году в значительной мере были восстановлены права России на железной дороге в Маньчжурии
[1225]. Однако гораздо важнее были перспективы социалистической революции в Китае. Политика Советов в Китае, подобно политике, которую прежде проводила Япония, колебалась меж двух полюсов. Советы могли ограничиться тем, чтобы установить и сохранять свою сферу интересов, возможно, в союзе с другими странами. Но Советы могли пойти и дальше, попытавшись распространить свою гегемонию на весь Китай. Правда, для этого требовалось идеологическое обоснование. Лучшее, что могли предложить японцы, представляло собой слабую и явно своекорыстную смесь паназиатства. Советы были в состоянии предложить более привлекательную формулу.
В сентябре 1920 года на I съезде народов Востока в Баку Зиновьев оказался разочарован тем, как мало был представлен Китай. В январе 1922 года в ответ на Вашингтонскую конференцию Советы провели еще один съезд – съезд трудящихся Дальнего Востока, на который приехали активисты из Японии, Индии, Индонезии, Монголии и Кореи, а также (впервые) многочисленная делегация коммунистов из Китая
[1226]. При всех разногласиях по тактическим вопросам имелось согласие, по крайней мере, относительно необходимости дистанцировать революцию в Китае от любых связей с западными державами. От Соединенных Штатов ждать было нечего. В первый год своего существования Коммунистическая партии Китая представляла собой небольшую группу интеллектуалов. Но вслед за массовыми забастовками в Гонконге и Кантоне было дано указание начать работу с организациями рабочих.
В ноябре 1922 года на своем IV съезде Коммунистический Интернационал вернулся к вопросу об организации крестьянства «в восточных странах» и сформулировал «основные тезисы по восточному вопросу». Главной задачей новой линии Коминтерна стало привлечение широких масс сельского населения к участию в национально-освободительной борьбе. Роль коммунистической партии состояла в том, чтобы заставить буржуазно-националистические партии принять революционную аграрную программу, отвечающую чаяниям безземельных сельских жителей
[1227]. Важно отметить, что 12 января 1923 года Коминтерн указал Коммунистической партии Китая на то, что «в настоящее время единственной серьезной национальной революционной группой в Китае является Гоминьдан»
[1228]. Тем самым Коминтерн к лучшему или к худшему сделал выбор, которого избегали все остальные силы, действовавшие за пределами Китая. Это означало признание не только значения партии Гоминьдан, но и необходимости оказывать ей содействие в осуществлении полномасштабной национальной революции. Это подтвердила и официальная советская дипломатия, когда всего через несколько недель советский посол в Китае Адольф Иоффе отправился из Пекина в Шанхай, чтобы встретиться там с Сунь Ятсеном, где они и выступили с заявлением о сотрудничестве в будущем. В мае за этим заявлением последовали конкретные инструкции, в которых крестьянский вопрос назывался центральным вопросом китайской революции. Наряду с работой в городах китайским товарищам предписывалось готовиться к крестьянскому восстанию. Эта стратегия была не по вкусу основателям Коммунистической партии Китая – городским жителям, интеллектуалам, зацикленным на современном промышленном рабочем классе. Но эта стратегия выдвинула на первый план новую когорту организаторов, в числе которых был и юный Мао Цзэдун, выходец из крестьянской семьи.
Новая линия на работу с крестьянством не ограничивалась одним Китаем. В октябре 1923 года в Тронном зале Кремля проходила Первая международная крестьянская конференция, в работе которой приняли участие 158 делегатов из 40 стран. Были представлены Польша, Болгария, Венгрия, а также Мексика и Соединенные Штаты. Из Азии приехали Сен Катайама (Япония) и Хо Шимин (Индокитай). Зимой 1923/24 года Ленин был близок к смерти, а в тени уже просматривались зловещая фигура Сталина и фигуры стремящихся быть в центре внимания кумира Красной армии Троцкого, руководителя Коминтерна Зиновьева, теоретика и бывшего левого коммуниста Бухарина. Последний после Брест-Литовска рассчитывал на то, что крестьянская война позволит вытеснить немцев обратно, а теперь напоминал всем и каждому, кто был готов его слушать, что «до тех пор, пока основную часть населения Земли составляют крестьяне, вопрос борьбы крестьянства остается одним из центральных вопросов политики»
[1229]. Зиновьев, в свою очередь, прекратил все разговоры об исключительно пролетарской диктатуре. Он говорил о необходимости сочетать рабочую революцию с крестьянской войной как «одной из основных черт ленинизма и наиболее важным открытием, сделанным Лениным». Последняя революционная находка Зиновьева заключалась в том, чтобы нарушить порядок в Европе, подняв на Балканах восстание, которое через Болгарию и Югославию распространится на страны Запада.
Но в разговорах о крестьянах и крестьянстве непрерывно слышалась и другая нота. Еще в апреле 1923 года на XII съезде Коммунистической партии России Зиновьев выступил в защиту новой линии. Отвечая на обвинения в склонности к популизму и защите интересов аграриев, он сказал: «Да, мы не только должны стать ближе к крестьянству, мы должны поклониться ему, а если потребуется, то и преклонить колени перед экономическими нуждами крестьян, которые пойдут за нами и обеспечат нашу полную победу»
[1230]. Вместе с третьим мировым революционным порывом исчезло и чувство реальности, граничившее с отрывом от нее, исчезло понимание того, что «подлинная революция», пролетарская революция, обещанная великими пророками XIX столетия, оказалась недосягаемой. И это не было болезненным выводом, сделанным по результатам широкомасштабных операций, проведенных Коминтерном в Китае или Польше. Это был горький урок, преподанный реальными событиями в России.
