28 октября советский нарком иностранных дел Георгий Чичерин в ответ на брюссельскую резолюцию заявил, что если западные державы наконец почувствовали готовность включить Советский Союз в число легитимных участников процесса общего мирного урегулирования, то Советский Союз готов начать обсуждение по меньшей мере довоенных обязательств России. Однако к тому времени Советы уже нашли другой источник помощи. В Вашингтон сообщение о голоде поступило как раз тогда, когда государственный секретарь Чарльз Эванс Хьюз занимался рассылкой приглашений на конференцию по сокращению морских вооружений. Эта новость, без сомнения, укрепила Госдепартамент в его решимости не признавать советский режим. Однако после проведения спасательной операции в Бельгии оказание помощи голодающим европейцам стало своего рода специализацией американцев. Мировой рынок продовольствия находился в состоянии свободного падения, и в стране скопились огромные запасы пшеницы, от которой необходимо было избавиться. Еще в июле 1921 года Герберт Гувер, мастер по выходу из чрезвычайных ситуаций, начал работать с Американской администрацией по оказанию помощи, успевшей хорошо себя зарекомендовать. По мнению Москвы, то, что Вашингтон столь неохотно шел на официальные контакты, имело определенные положительные стороны
[1236]. Пока Гувер может действовать так, как сам считает нужным, условия, на которых предоставляется помощь, будут минимальными. Масштабы деятельности Американской администрации по оказанию помощи означали, что Гувер сможет действовать в России, не обращаясь к советским органам власти
[1237]. 18 августа 1921 года, всего лишь через два дня после того, как Ллойд Джордж выступил с призывом к созданию общего фронта, Советы приняли предложение Гувера о помощи
[1238]. Весь последующий год Америка кормила 10 млн русских.
Голод в России был не единственным кризисом, наблюдавшимся осенью 1921 года. Спустя два года после подписания Версальского договора мирная обстановка вновь была омрачена ухудшением франко-германских отношений. В марте 1921 года плебисцит в Силезии закончился с предсказуемым результатом, вызвавшим волнения в Польше. В сочетании с продолжавшимися спорами вокруг репараций получался легко воспламеняющийся коктейль. Восстановление послевоенной разрухи истощало финансы Франции, в то же время в Германии временная денежная стабилизация, наблюдавшаяся с 1920 года, опасно пробуксовывала
[1239]. Правительство Йозефа Вирта заявляло о готовности выплачивать репарации, но для покупки валюты оно использовало свеженапечатанные купюры. И хотя после последней стычки с поляками добровольческий корпус Freikorps был расформирован, угроза справа сохранялась. 4 июня 1921 года вышедший на прогулку с одной из своих дочерей Филипп Шейдеман, первый канцлер Веймарской республики, подвергся нападению с применением цианистого газа. Шейдеман выжил, но 24 августа принадлежавшие правым эскадроны смерти нанесли новый удар. На этот раз был убит Маттиас Эрцбергер. Правые националисты сводили счеты, накопившиеся еще с лета 1917 года, когда Эрцбергер и Шейдеман впервые выступили в рейхстаге с призывом к миру. Партии, поддерживавшие республику, осознавали опасность, но, когда в октябре 1921 года Лига Наций передала большую часть Верхней Силезии с ее тяжелой промышленностью Польше, они не смогли отделить себя от патриотически настроенных масс. Правительство канцлера Вирта, которое в марте 1921 года взяло на себя ответственность за выполнение поставленного Лондоном ультиматума, в знак протеста ушло в отставку. Вирту не оставалось ничего иного, как сформировать новый кабинет министров.
Но в этот раз безвыходная ситуация вокруг репараций была серьезнее, чем когда бы то ни было. Германские промышленники использовали возмущение в связи с силезским вопросом как повод для того, чтобы отказаться от выполнения договоренности министра иностранных дел Вальтера Ратенау о выплате репараций Франции натурой в виде поставок угля. Они также наложили вето на любое повышение налогов на прибыль. Теперь рейх был вынужден пойти на унизительные переговоры об условиях обеспечения частных международных закладных за счет общих владений германских бизнесменов и крупных землевладельцев. 12 ноября 1921 года на общем собрании ведущих германских бизнесменов, которое вел Гуго Стиннес, как наиболее авторитетный предприниматель Рура, правые националисты потребовали в обмен на свое согласие отменить то, что было обещано в годы Революции, включая 8-часовой рабочий день, и приступить к приватизации всех производственных активов германского государства, в том числе Германской железной дороги (Reichsbahn) – самой крупной компании в мире. На таких условиях не могло работать ни одно демократическое правительство. А разобщенным левым из СДП, НСДП и КПГ не хватало голосов, чтобы провести решение о выплате репараций за счет введения высокого прогрессивного налога на частные состояния.
Осенью 1921 года рынок отреагировал на сомнительность финансовых устоев Германии и продемонстрировал неверие в ее способность выполнить свои долговые обязательства. К концу ноября курс марки упал с 99,11 до 262,96 за доллар. В Берлине пришлось задействовать силы полиции для сдерживания толп покупателей, запасавшихся импортными продуктами. Министр экономики Джулиус Хирш говорил тогда: «Вопрос не в том, каким будет курс доллара – 300 марок или 500 марок… Вопрос в том, сумеем ли мы сохранить свою независимость в существующей финансовой ситуации, захотим ли мы вообще оставаться независимыми»
[1240].
Будущее Веймарской республики висело на волоске, и все участники событий в Германии надеялись на помощь извне. Америка, похоже, решила не вмешиваться, поэтому к концу 1921 года в роли спасительницы Германии видели Британию. В декабре Вальтер Ратенау и Стиннес отправились в Лондон, чтобы обсудить сложившееся положение. Стиннес использовал собственную концепцию приватизации и разработал необычную схему, предусматривавшую получение кредитов от международного синдиката, созданного с привлечением англо-американского капитала, на проведение полной реорганизации всей железнодорожной сети Центральной Европы
[1241]. Стиннес имел в виду создание системы, напоминавшей находившуюся под иностранным управлением железнодорожную дорогу в Китае. Основу этой системы, охватывающей основные магистрали в Австрии, Польше и на Дунае, будет составлять приватизированная германская Reichsbahn, находящаяся в «самом сердце сети железных дорог Восточной Европы»
[1242]. В ходе обсуждения вопроса с Ллойдом Джорджем Стиннес и Ратенау расширили свою схему, включив в нее и железные дороги России
[1243]. Начиная с 1920 года советские торговые представители активно интересовались размещением крупных заказов на железнодорожное оборудование по всей Европе. Крупп уже обеспечил себе выгодный контракт
[1244]. Ленин распорядился направить на импорт железнодорожного оборудования 40 % всех советских золотых запасов, и теперь речь шла о приобретении 5 тысяч новых локомотивов и 100 тысяч вагонов. Эта программа импорта превосходила даже крупные контракты, заключенные во время войны царским правительством
[1245]. Наряду с гуверовскими продовольственными посылками, восстановление транспортной системы было жизненно необходимым для возвращения России в европейскую экономику. Германия могла построить локомотивы, но в 1921 году она была не в состоянии предоставить кредит. Для этого и нужен был Лондон.
