Хотя Вашингтонская конференция считалась неоспоримым успехом, а Генуэзская – полным провалом, у этих масштабных построений имелась одна общая черта: в них просматривалась тенденция недооценивать силы, полагавшие необходимым коренным образом изменить сложившееся после окончания войны положение. Лондон, Париж и Вашингтон воображали, что, пользуясь своим финансовым превосходством, они сумеют утихомирить националистов. В целях наблюдения за финансовыми и транспортными структурами Китая и России и надзора над ними планировалось создать целые консорциумы
[1274]. Конечно, возможности развернуть деловую активность выглядели заманчиво. Но оказалось, что без старомодных государственных гарантий, обеспеченных сферами интересов и правом экстерриториальности, частные банкиры не желают предоставлять сколько-нибудь значительные займы. При всех политических играх вокруг китайского консорциума, деньги так и не потекли. Без участия Соединенных Штатов идея создания капиталистического консорциума, в подчинении которого находился бы Советский Союз, оказалась мертворожденной. Западные страны недооценили силу националистических настроений в Китае. Ирония состояла в том, что делегации западных стран на Генуэзской конференции были озабочены тем, что слишком сильное давление на Советский Союз может привести к тому, что на смену советской власти придет более агрессивное националистическое правительство
[1275]. При всей сложности ситуации, в которой находилась советская власть, такие опасения были следствием ее неправильной оценки. Ленинская новая экономическая политика была тактическим ходом, а не стратегическим отступлением. Цинизм, с каким Москва использовала помощь Герберта Гувера, говорил не о готовности сдаться, а о стремлении выжить любой ценой. И разумеется, Москва никогда не позволила бы Лондону выстраивать единый капиталистический консорциум, который подчинил бы себе Россию
[1276].
Правительство Германии номинально признавало свои обязательства, но испытывало серьезный соблазн присоединиться к клубу стран-инсургентов. Заключив Рапалльский договор с Советами, Германия установила дипломатические отношения с Китайской республикой, что вызвало нескрываемую радость Ататюрка в Турци
[1277]. Конечно, финансовое положение Германии было очень тяжелым, но сближение с Советской Россией, Китайской республикой или с мятежной Турцией, входившими в лигу стран-изгоев, было самонадеянной фантазией националистов. Версальский договор строился на признании суверенитета Германии. В августе 1921 года Вашингтон формально вышел из состояния войны, заключив с Веймарской республикой сепаратный мир на очень благоприятных для нее условиях. Британия очевидно желала реинтеграции Германии в мировую экономическую и политическую систему. Озабоченность Франции можно было легко обернуть на пользу Германии. Ллойду Джорджу нужна была лишь приверженность Германии версальскому процессу. Сторонняя сделка в Рапалло привела к результату, противоположному ожидаемому. Если сравнивать ее с Realpolitik эпохи Бисмарка, то это была Realpolitik, лишенная оснований. Если предположить, что Рапалльский договор был не тщательно просчитанной силовой игрой, а чем-то вроде боевого клича или жеста национального сопротивления, то тогда возникает вопрос: насколько далеко была готова пойти Германия?
[1278]
К чему может привести сделка в Рапалло, показала кровь, пролившаяся 20 июня 1922 года, когда группа правых боевиков застрелила промышленника Вальтера Ратенау около его виллы в Грюнвальде. Рынок дал свой ответ на уличные демонстрации сторонников республики. В течение недели после убийства Ратенау курс марки упал с 345 до 540 за доллар
[1279]. Готовы ли правые в своем выяснении отношений с западными державами пойти на риск гражданской войны и экономического хаоса?
Этот вопрос витал в воздухе с самого начала перемирия. После Генуэзской конференции именно такой акт сопротивления приведет к отставке Ллойда Джорджа с поста премьер-министра и покажет тщетность всех попыток Британии восстановить порядок в Европе.
IV
За несколько недель до Генуэзской конференции Ллойду Джорджу пришлось заниматься спором, разгоревшимся между государственным секретарем по делам Индии Эдвином Монтегю и министром иностранных дел Джорджем Керзоном по поводу ареста Ганди и того, что Лондон предложит Турции в обмен на мир в восточной части Средиземного моря. Ослабленный провалом в Генуе Лондон теперь переживал глубокий политический кризис не только в Европе, но и на Среднем Востоке. Еще в конце 1921 года стало понятно, что грекам не удастся одержать победу над националистическими силами Ататюрка. Желая дистанцироваться от неуклюжей политики Антанты в отношении Османской империи, Франция еще в марте 1921 года попыталась договориться с Анкарой. Лондон старался выйти из турецкого конфликта, не теряя лица. Но теперь, когда Франция держалась в стороне, а Советы создали новый союз с Германией, который в перспективе был направлен на возврат Анатолии, Ататюрк отказывался от любого компромисса
[1280]. В конце лета 1922 года греки совершили неудачную попытку вернуть свои позиции, оккупировав Константинополь и удерживая его, в расчете получить выкуп. Ататюрк не испугался, помня, что османы уже не могут рассчитывать на лояльность турков. 26 августа 1922 года он двинулся в направлении побережья Эгейского моря и 9 сентября захватил Смирну, вынудив охваченных ужасом греков, живущих в городе, оставить его. Затем турки отошли на север, остановившись в нескольких милях от зоны оккупации Антанты на турецком береге проливов. В середине сентября 1922 года греческие войска были обращены в бегство, и 5-тысячный контингент Антанты, дислоцированный в Чанаке в западной части проливов, очутился лицом к лицу с жаждущей крови турецкой армией.
Отступать Лондон не мог. После уступок в Ирландии, восстания в Индии, вызовов, брошенных авторитету Британии на Ближнем Востоке, и фиаско в Генуе Лондон просто не мог себе позволить в очередной раз потерять лицо. Британские войска окопались, и Керзон в отчаянии обратился к Франции и силам империи. Но разговор с Пуанкаре в Париже свелся к взаимным обвинениям в предательстве
[1281]. Ответы из доминионов обескураживали еще больше. Южная Африка просто не реагировала на обращение Лондона. Канада считала, что все стратегические проблемы империи уже решены на Вашингтонской конференции. Австралия выразила возмущение тем, что Лондон обратился за помощью лишь в разгар кризиса, и не горела желанием повторить трагедию Галлиполи
[1282]. Большая стратегия Ллойда Джорджа рассыпалась на глазах, и Британия оказалась в изоляции не только в Европе, но и в собственной империи.
