Ожесточенные столкновения оказались катастрофой для крайне левых в Германии. Но они не были прелюдией к установлению военной диктатуры. Спустя неделю после подавления восстания «Союза Спартака», 19 января 1919 года, 30 млн мужчин и женщин, составлявших более 83 % всего взрослого населения Германии, приняли участие в выборах в Учредительное собрание. Это было самым ярким проявлением демократии во всем западном мире после Первой мировой войны. В выборах приняло участие на 3 млн больше человек, чем участвовало в выборах президента США в 1920 году, хотя население Германии составляло лишь 61 млн человек, по сравнению со 107 млн человек в США. Наибольшее число голосов (38 %) получила СДП. Это было примечательно для столь внутренне разделенного германского общества. Это был лучший результат, достигнутый какой-либо политической партией за всю историю Германии. И это было больше, чем смог заполучить Гитлер на вершине своей популярности в 1932 году. Ни одной другой партии не удавалось привлечь больше голосов вплоть до триумфа Конрада Аденауэра в разгар послевоенного экономического чуда 1950-х годов. Но до большинства было еще далеко, а номинальный партнер по правительству социалистического единства – крайне левая НСДП набрала лишь 7,6 % голосов. В любом случае к этому моменту из-за насильственных событий в Берлине о коалиции между СДП и НСДП не могло быть и речи. Они стояли по разные стороны в неравной гражданской войне.
Хотя результаты голосования в январе 1919 года говорили не в пользу социалистической республики, это не был выбор в пользу реакции. Выступая против социалистического авантюризма крайне левых, СДП подтвердила свою приверженность стратегии, избранной ею еще летом 1917 года. Вместе с католической партией Центра и прогрессивными либералами СДП могла сформировать столь значительное демократическое большинство, что крайне левые и крайне правые становились маргиналами. В ходе последних состоявшихся до войны выборов 1912 года три партии, составлявшие большинство в рейхстаге (СДП, партия Центра и Партия прогрессивных либералов), набрали две трети голосов. 19 января 1919 года эти три партии вместе располагали 76 % голосов избирателей. Большинство электората высказалось не за социалистическую революцию, а за демократизацию и дипломатию, обеспечившие перемирие на столь благоприятных условиях. Правое крыло, включая партию национал-либералов, в которую входили сторонники Бисмарка, такие как Густав Штреземан, ухудшило свои позиции, набрав менее 15 % голосов. Окрыленные столь внушительным результатом, партии, получившие большинство, приступили к работе над пространным проектом республиканской конституции, в которой предстояло совместить либеральные свободы с основными требованиями социальной демократии. Объединив ряды, они готовились к мирной жизни.
II
После поражения Парижской Коммуны в 1871 году Французская республика силой ограничила призывы к социалистической революции. В 1919 году такой же жесткий вердикт был вынесен в Германии. Какие последствия это имело для европейского социализма и его роли в послевоенном восстановлении? 3 февраля, через две недели после выборов, СДП и НСДП направили своих делегатов на первую послевоенную конференцию II интернационала (известного также как Социалистический интернационал) в Берне
[690]. В качестве преемников довоенного Интернационала в конференции приняли участие 26 партий из различных стран. Впервые после 1914 года делегаты из Германии и Австрии выступали против своих бывших товарищей из Социалистической партии Франции и Рабочего движения Британии. Организаторы конференции надеялись, что, восстановив единство, смогут укрепить поддержку политики демократических преобразований, отрицающей насилие, к которому прибегали большевики. Они также надеялись поддержать стремление президента Вильсона к построению «демократического мира». В декабре 1918 года, в ходе своей продолжавшейся несколько недель поездке по столицам стран Антанты, Вильсон дал понять, что приветствует поддержку европейских левых. Во время визита во Францию первыми его приветствовали члены социалистической партии. 27 декабря на приеме в Букингемском дворце он был одет подчеркнуто строго и держался как стойкий последователь Кромвеля. Его посыл был ясным: «Не надо говорить, что мы встречаемся здесь как двоюродные братья, а тем более как братья. Таковыми мы не являемся. Нельзя думать о нас как об англосаксах, потому что этот термин уже нельзя применять по отношению к американскому народу. И не надо придавать слишком большого значения тому, что мы говорим на общем для нас английском языке. Нет, лишь две вещи могут создать и поддерживать близкие отношения между вашей и моей страной: это общность идеалов и интересов»
[691]. Вильсон не делал секрета из того, что ему значительно ближе были ценности, которые воплощала оппозиционная лейбористская партия, чем те, которые представляла коалиция Ллойда Джорджа.
И неслучайно поэтому лейбористское движение Британии входило в число основных сил, поддерживавших провильсоновскую повестку дня на конференции в Берне
[692]. Однако сама конференция обернулась неудачей и не вызвала особых откликов. Болезненно очевидными стали многочисленные ошибки европейского социализма, которые грозили либо привести к гражданской войне, как это было в Германии, либо вызвать почти полный паралич. Единственной партией, сумевшей выйти из войны, сохранив свое единство на основе радикальной повестки дня, была партия итальянских социалистов. Но это означало, что они отказываются от участия в Бернской конференции. Они не собирались иметь что-либо общее с собранием «национальных шовинистов», большинство которых предало дело интернационализма, выступив в поддержку военных действий правительств своих стран. Зато итальянские социалисты стали одной из первых западноевропейских партий, принявших ленинское приглашение участвовать в III Интернационале (известном также как Коммунистический Интернационал, Коминтерн), первое заседание которого состоялось в Москве 19 марта 1919 года при незначительном количестве участников. Французская социалистическая партия также сумела сохранить свое организационное единство, но, как показало ее поведение на Бернской конференции, заплатив за это полной идеологической и практической непоследовательностью.
На первом заседании правое крыло делегации французских социалистов, так называемые социалисты-патриоты, занимавшие различные правительственные посты до кризиса 1917 года, монополизировали трибуну и потребовали восстановить ход судьбоносных событий июля 1914 года. Где находились германские товарищи, когда требовалась их поддержка? Раны, полученные на войне, еще не затянулись, и результат этой встречи был предсказуем. Однако это полностью противоречило интернационализму, о котором говорил Вильсон и которого официально придерживались организаторы конференции со своей риторикой «мира между равными», или позиции Рамсея Макдональда из британской Независимой лейбористской партии, возлагавшим вину за развязывание войны на франко-русский союз в той же мере, что и на Германию. Ожесточенные дебаты между правым крылом французских социалистов и большинством германских социал-демократов, продолжавшиеся на протяжении двух дней, поставили конференцию на грань срыва. Члены СДП с готовностью осуждали безрассудство кайзера, но лишь как одного империалиста среди других. За что им было извиняться? Может быть, им надо было сдаться в августе 1914 года под натиском франко-российского империализма или под угрозой голодной смерти, исходившей от Британии? Они прибыли в Берн как партия, свергнувшая кайзера и совершившая революцию. С какой стати они должны унижаться перед французскими товарищами, не сделавшими ничего для того, чтобы порвать с империалистическим прошлым своей страны? Если французы хотят решить вопрос Эльзаса и Лотарингии демократическим путем, то надо провести плебисцит. Но патриотически настроенное крыло французской делегации и слышать об этом не желало. Как признавал сам Вильсон, вопрос Эльзаса и Лотарингии был вопросом не самоопределения, а просто восстановления справедливости
[693].
