Что касается Чехословакии, то для того чтобы рассматривать ее как часть германского вопроса, необходимо начать с пангерманизма. Королевство Богемии вошло в состав монархии Габсбургов в 1526 году. Значительная часть населения западной части королевства, позже ставшей печально известной как Судетская область, говорила на немецком языке. Эта территория имела большое экономическое значение и представляла собой естественный рубеж обороны для любого чешского государства. К 1913 году численность населения этой области, преимущественно зажиточного, достигла 3 млн человек, остававшихся немцами с этнической и лингвистической точки зрения. Однако за всю свою историю эта область никаким образом не входила в состав государств, образовавших германский рейх в 1871 году. Американская делегация, руководствуясь принципами самоопределения, скептически относилась к передаче этой территории Чехословакии. Присоединение этих земель к Австрии означало бы создание странной географической конфигурации. Но передача этих земель Германии стала бы для поверженного рейха ощутимым территориальным приобретением за счет чешских союзников Антанты. Это было неприемлемо как для Клемансо, так и для Ллойда Джорджа
[796]. Если Германия и Чехословакия позже решат произвести обмен территориями на условиях приемлемых для Праги, то это будет делом этих двух стран и Лиги Наций, а сам вопрос уже не будет иметь отношения к миротворцам. На самом деле претензии по поводу Судет начали выдвигать австрийские пангерманисты типа Гитлера. Веймарская республика не заостряла особого внимания на этой проблеме.
Действительно взрывоопасной проблемой была польскогерманская граница с ее самым больным вопросом – Силезией
[797]. Силезия также когда-то принадлежала Богемской короне, а значит – Габсбургам, и только в 1742 году ее захватил Фридрих Великий в ходе самой печально известной из всех его авантюрных кампаний. К тому времени Нижняя Силезия была почти полностью «германизирована». Однако в Верхней Силезии значительную часть населения составляли поляки. Ко всему прочему, этот регион был центром промышленной революции в Восточной Европе. Его экономическая карта изменилась в результате притока германского капитала, подпитываемого предпринимательской энергией магнатов-аристократов. Четверть Силезии принадлежала семи феодальным германским династиям, а ее основное природное богатство составляли металлические руды и уголь. Для настоящей экономической независимости новому польскому государству были необходимы эти промышленные ресурсы. Точно так же Польша нуждалась в выходе к морю, а для этого надо было проложить коридор по населенной этническими немцами территории к балтийскому побережью в районе Данцига.
Ситуация была предсказуемой. Поляки при поддержке французов стремились к наиболее выгодному для себя решению, которое включало передачу Польше города Данцига и всей Верхней Силезии
[798]. Британия и Америка возражали, называя это чрезмерным нарушением принципа самоопределения. Начавшиеся в феврале 1919 года споры по этому вопросу продолжались вплоть до подписания Версальского договора в июне того же года. Данциг, портовый город, расположенный на выходе польского коридора к Балтийскому морю, уходил из-под суверенитета Германии. Но по настоянию Ллойда Джорджа и Вильсона Данциг не переходил к Польше. Вместо этого он как «вольный город» переходил под управление Лиги Наций. Коридор выстраивался не в пользу Польши, с тем чтобы свести численность проживавших там этнических немцев к минимуму. По настоянию Ллойда Джорджа в последний момент решение вопроса об окончательных границах Верхней Силезии было отложено до проведения плебисцита
[799]. Вопреки беспочвенным обвинениям критиков позднего времени, наиболее заметным из которых был Джон Мэйнард Кейнс, миротворцы проявили ответственность по отношению к целостной индустриальной системе, отказавшись от проведения границы между двумя странами. Договор о разделе между Германией и Польшей стал одним из наиболее исчерпывающих и технически совершенных документов в истории дипломатии
[800]. Никогда еще в долгой истории территориального переустройства Европы не уделялось столь пристального внимания сочетанию общих принципов справедливости и императивов власти со сложными территориальными реалиями. Никогда прежде политические и экономические интересы различных национальных и этнических групп не были столь скрупулезно уравновешены. В ходе кропотливой работы в комитете миротворцы стремились провести межгосударственные границы таким образом, чтобы железнодорожные пути проходили по территории обеих стран наиболее удобным для них образом
[801]. Были предусмотрены меры для того, чтобы Польша не могла оставить Германию без угля. Мельчайшие детали истории Центральной Европы стали предметом внимания всего международного сообщества. Проект доклада Лиги по вопросу Силезии был подготовлен делегатами Бельгии, Бразилии, Китая и Испании. В роли докладчика выступил японский виконт. Учитывая долгую и полную печальных событий историю таких территорий, как Силезия, трудно не прийти к выводу о том, что Версаль сумел показать свою способность соединить дипломатию с принятием новых, свободных от предрассудков и предвзятости обоснованных решений.
И вновь бросается в глаза резкое отличие от того, что происходило после 1945 года. В период с 1918 по 1926 год около половины немцев, проживавших на отходящих к Польше территориях, предпочли эмигрировать
[802]. После Потсдамской конференции 1945 года события развивались по гораздо более жесткому сценарию. В течение трех лет все немцы, проживавшие на значительной части территории Восточной Европы, были насильно высланы под дулами автоматов. В Силезии число таких людей достигало 3 млн человек. Имеющиеся данные свидетельствовали о гибели 100 тысяч человек, еще 630 тысяч человек считались пропавшими без вести, либо об их судьбе «ничего не было известно»
[803]. Так же поступили и с жителями Судет.
Но эти кошмарные события были еще впереди. В 1919 году возмущению Германии не было предела. Веймарская республика так и не примирилась с новой линией границы с Польшей. Однако само по себе возмущение побежденных немцев нельзя считать доказательством допущенной несправедливости. Был ли другой способ обеспечить самоопределение для поляков и чехов? Как говорил лорд Бальфур, прекращение существования Польши как государства было «великим преступлением» политики силы ancien régime
[804]. Клемансо, услышав о протестах немцев против нарушения своих прав на Востоке, вспомнил о том, как ему рассказывали о прусских учителях, бивших польских детей за то, что те читали молитву «Отче наш…» на своем славянском языке
[805]. Существовало ясное и оправданное чувство, что результатом Версальского договора стало не только создание на Востоке стратегического cordon sanitaire, но и исправление исторических ошибок. Бальфур отверг претензии Германии, заявлявшей о стремлении Антанты уничтожить немецкий народ. Антанта ставила под вопрос именно «существование такого во многом искусственного образования, как современная Пруссия, включавшая многие славянские народы, которые никогда не принадлежали Германии, за исключением последних 140 лет, и, на самом деле, не должны были входить в нее и теперь»
[806]. Такая ситуация заслуживала сожаления, но была «неизбежной», признавал Вильсон, потому что десятки миллионов поляков, чехов и словаков обретали независимость, а немцы, которые решали остаться на исторически колонизированных землях, оказывались в незавидном положении под управлением славян
[807]. Скольким немцам выпала столь ужасная доля и как их численность соотносится с числом поляков, остававшихся под владычеством Германии, до сих пор остается предметом скрытых дискуссий. Конечно, к сведениям о том, что на Востоке пропало 4,5 млн «немцев», следует относиться с подозрением
[808].
