Эту «Речь 30 января» обычно называют предвестьем холокоста. Но сейчас нам важно ее значение как показателя общих экономических и военных оценок Гитлера на начало 1939 г. Страшные угрозы Гитлера в адрес европейского еврейства прозвучали в широком риторическом контексте, необходимом для понимания ожесточенности, в которой пребывало руководство Третьего рейха после Мюнхена и «Хрустальной ночи». Антисемитская тема пронизывает всю речь Гитлера. Но она переплетается с одной стороны со старой темой «жизненного пространства», а с другой – с новым, открытым вызовом, брошенным Великобритании и Америке. Гитлер, как обычно, противопоставил будущее Германии, основанное на экспорте, расширению ее «жизненного пространства». Слепое сопротивление воинствующих западных держав преграждает Германии путь к экспансии на восток. Поэтому в краткосрочном плане Германии остается «или экспорт, или смерть»
[858]. Если демократические державы продолжат стоять на пути у Германии, если США станут чинить препятствия попыткам Германии развивать торговлю с Латинской Америкой, то Германия будет принуждена к борьбе не на жизнь, а на смерть, к которой она благодаря национал-социализму хорошо подготовилась. Разумеется, всего этого вполне можно избежать, поскольку Германия хочет всего лишь жить в мире со своими великими европейскими соседями. Но если верх одержат разжигающие войну «еврейские СМИ» из Америки и их союзники среди британских и американских политиков, то национал-социализм будет готов защищаться. Именно в этом специфическом контексте ожесточенности, порожденной Мюнхеном и «Хрустальной ночью», Гитлер и разразился своим знаменитым «пророчеством»: «Если международным еврейским финансистам Европы и других частей света удастся снова развязать мировую войну, итогом будет не большевизация Земли и, соответственно, победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе!».
По мере того как гитлеровская агрессивность сталкивалась со все более сплоченным противодействием, а угроза европейской войны становилась все более реальной, Гитлер и нацистское руководство все сильнее проникались убеждением в том, что во всем виноваты евреи. Тем самым в центр мировоззрения Гитлера возвращался новый претендент на роль глобального гегемона – Америка, но на этот раз как средоточие всемирного еврейского заговора, направленного на уничтожение Германии и прочих стран Европы.
9. 1939: Ожидание ничего не даст
Через несколько дней после заключения Мюнхенского соглашения экономический департамент Рейхсбанка составил меморандум, который никогда не распространялся вне стен центрального банка, но тем не менее заслуживает внимания в качестве финальной точки в карьере Ялмара Шахта на службе у Третьего рейха: «Добившись включения Судетской области в состав Рейха, – объявлял Рейхсбанк, – фюрер решил задачу, не имеющую аналогов в истории. Чуть более чем за пять лет национал-социалистического правления Германия добилась военной независимости, полного суверенитета над своей территорией и присоединения Саара, Австрии и Судетской области. Тем самым она превратилась из политического карлика в сильнейшую державу материковой Европы»
[859]. Гитлер достиг основной цели германского национализма – создания Великой Германии (Grossdeutschland), чего не удалось даже Бисмарку, – и при этом сумел избежать войны. Это поразительное «возрождение нации» в первую очередь опиралось на грандиозные усилия в сфере перевооружения, организованные таким образом, что они обеспечили полную занятость германскому народу и в то же время позволили избежать проклятия инфляции. Это тоже являлось уникальным историческим достижением. Однако осенью 1938 г., в момент величайшего триумфа Гитлера, экономические основы его успехов оказались под вопросом. Рейхсбанк был вынужден признать, что, несмотря на все его усилия, «полная стабильность германской валюты» осталась в прошлом. Началось «обесценение рейхсмарки», даже если оно было «еще не вполне очевидным». Это признание Шахт повторил несколько недель спустя в докладе Комитету по рынку капитала (Kapitalmarktauschuss) – комитету представителей РМФ, РМЭ и Рейхсбанка, контролировавшему мобилизацию капитала на германских финансовых рынках
[860]. Обращаясь к коллегам, Шахт откровенно констатировал: «Нельзя отрицать того <…> что мы стоим на пороге инфляции». Для того чтобы вернуть рейхсмарке статус, достойный валюты великой державы, Германии нужно было восстановить монетарную и фискальную стабильность. Но финансы Рейха начиная с весны 1938 г. катились в пропасть. Уже не первый месяц Министерство финансов едва сводило концы с концами, а Рейхсбанк был принужден к «инфляционному печатанию денег»
[861]. Как и Крозиг несколькими неделями ранее, Рейхсбанк увязывал свою оценку финансовой ситуации Германии с общей стратегической картиной. «В настоящий момент немецкая история явно достигла переломного момента. Нерешенными политическими задачами остаются только возвращение колоний и уничтожение большевизма. Оптимальный путь к решению первой задачи – переговоры, к решению последней – внутренний кризис нынешнего советского режима». В Европе же у Германии не осталось никаких территориальных притязаний. После Мюнхена Гитлер объявил о том, что он «удовлетворен». И теперь достижение этого поворотного момента должно сопровождаться преобразованиями в финансовой сфере. Как указывалось в меморандуме Рейхсбанка, «Отныне валюта должна служить опорой не для экспансионистской внешней политики, а для мирного строительства. В историческом плане перед нами стоит та же задача, которая стояла перед Фридрихом Великим после Семилетней войны, перед премьер-министром Пилем после наполеоновских войн и перед Муссолини после войны в Абиссинии. Главная задача – осуществить переход от нынешней военной экономики к экономике мирного времени».
Этот переход не будет безболезненным или свободным от рисков. Но альтернативы ему нет. Любые дальнейшие государственные расходы, финансируемые за счет увеличения денежной массы, всего лишь еще больше увеличат избыточную покупательную способность, которую можно ограничить лишь путем дальнейшего усложнения и без того громоздкого и неуправляемого аппарата надзора и контроля. А это, в свою очередь, повлечет за собой хроническое снижение уровня жизни, «политические и социальные последствия которого не нуждаются в дальнейшем рассмотрении». «Потому следует не укреплять плотины, а снижать действующую на них нагрузку». Поступая так, Рейхсбанк знал, что ему следует проявлять осторожность. Хотя всплеск инфляции можно было предотвратить, при этом все равно сохранялся определенный риск. Чрезмерно резкое снижение объемов кредита легко могло превратить трудный переход в катастрофический «дефляционный кризис». Вместо этого Рейхсбанк предложил сократить избыточную покупательную способность путем выпуска долгосрочных облигаций, что позволило бы Министерству финансов выбраться из сложной бюджетной ситуации. Впрочем, еще более важной была срочная необходимость в быстром росте производства потребительских товаров. Угрозу инфляции могло предотвратить лишь предложение реальных товаров, способное поглотить хотя бы часть избыточной покупательной способности. Короче говоря, Рейхсбанк призывал к решительной смене приоритетов: резкому сокращению «нерыночного производства» в государственных целях, на которое, согласно оценкам того времени, в 1938 г. приходилось до 30 % промышленного производства, и росту производства товаров для семейного потребления
[862]. Однако предпосылкой для всех дальнейших действий служила необходимость увеличения экспорта. Самую серьезную угрозу для германской экономики представляла собой возможность острого кризиса платежного баланса. Неожиданное прекращение импорта важнейших видов сырья и продовольствия, подобное тому, которое произошло в 1934 г., уничтожило бы доверие общества и вполне могло поставить под удар тот тонкий процесс перестройки, который пытался осуществить Рейхсбанк.
