Выдвинутые фюрером в декабре 1939 г. требования по части производства боеприпасов еще больше усилили нагрузку на систему. Как мы уже видели, одна только армия требовала не менее 560 тыс. тонн стали в месяц. Сперва полковник Герман фон Ганнекен, с 1937 г. отвечавший за нормирование стали в Рейхсминистерстве экономики, отвергал призывы к дальнейшему увеличению доли вермахта. Дальнейшее сокращение квот стали для других ее потребителей было нереально, поскольку эти квоты и без того уже были катастрофически низкими. С другой стороны, раздача квот без учета реальных объемов производства привела бы только к «инфляции» сертификатов на получение стали и к «завалам» на сталеплавильных заводах из-за избыточного количества заказов. Единственный способ дать вермахту больше стали заключался в том, чтобы увеличить ее общий выпуск. Однако при этом в Германии еще быстрее исчерпались бы запасы железной руды. В условиях неясности с поставками из Скандинавии такое решение потенциально могло оказаться фатальным, но с целью выполнить Fiihrerforderung его пришлось принять. Геринг приказал Ганнекену увеличить квоту на сталь вермахта до 1,1 млн тонн, которую следовало «обеспечить» посредством общего роста производства
[1110]. Геринг прекрасно осознавал последствия такого решения, но как он объяснял Томасу 30 января 1940 г., стратегические соображения уже не играли особой роли:
Фюрер твердо убежден в том, что крупное наступление на Западе принесет ему в 1940 г. решительную победу в войне. Он полагает, что Бельгия, Голландия и Северная Франция окажутся в нашем распоряжении, и для себя решил [sic], что промышленные районы Дуэ и Ланса, а также Люксембурга, Лонгви и Брие способны восполнить поставки сырья из Швеции. Соответственно, фюрер решил полностью использовать наши запасы сырья без учета будущих потребностей и за счет грядущих военных лет
[1111].
IV
Помимо сырья, другим незаменимым фактором производства была рабочая сила. В ходе войны она превратилась в главное узкое место военной экономики Германии
[1112]. Уже первое потрясение было достаточно болезненным. 31 мая 1939 г., согласно Статистическому бюро Рейха, рабочую силу страны составляли 24,5 млн трудящихся мужчин, 14,6 млн трудящихся женщин и 300 тыс. человек, обозначенных как «иностранцы и евреи»: всего 39,4 млн человек. Годом позже число трудящихся мужчин сократилось на 4 млн до 20,5 млн. Число работавших женщин также несколько снизилось, до 14,4 млн. Это сокращение в некоторой степени компенсировалось привлечением к работе 350 тыс. военнопленных и ростом числа иностранцев, работавших в Германии, до 800 тыс. человек. Но общая численность рабочей силы сократилась и едва превышала 36 млн человек. Эта картина в целом сохранялась до конца войны. Численность трудящихся немецких мужчин сокращалась, численность трудящихся женщин оставалась постоянной, а доля военнопленных и иностранцев в составе рабочей силы от года к году возрастала.
Тот факт, что к работе на военных заводах не было принудительно привлечено еще больше женщин, иногда объявляется еще одним признаком того, что нацистский режим был не в состоянии требовать жертв от населения страны. В этом отношении его нередко противопоставляют Великобритании, где рост числа работавших женщин стал ключевым фактором, позволившим сохранить устойчивость военной экономики. Однако такие сопоставления способны лишь ввести в заблуждение, поскольку они игнорируют тот факт, что доля женщин в составе рабочей силы уже в 1939 г. была более высокой, чем даже достигнутая в Великобритании и в США лишь к концу войны
[1113]. В 1939 г. треть всех замужних женщин в Германии были экономически активными и более половины всех женщин в возрасте от 15 до 60 лет работало. В результате женщины составляли более трети рабочей силы в Германии еще до начала войны, в то время как в Великобритании аналогичная доля была равна четверти. Годом позже доля немецких женщин в составе рабочей силы выросла до 41 %, а в Великобритании она составляла менее 30 %. Неудивительно, что в течение последующих лет Великобритания догоняла Германию. Но даже в 1944 г. доля работавших британских женщин в возрасте от 15 до 65 лет была равна всего 41 %, в то время как в Германии этот показатель уже в 1939 г. составлял как минимум 51 %. В значительной степени эта разница была обусловлена структурными различиями между британской и немецкой экономикой. В 1939 г. из 14 млн трудящихся женщин всего 2,7 млн работало в промышленности. Больше всего женский труд использовался в крестьянских хозяйствах, которые в 1939 г. давали работу б млн женщин. Напротив, из б млн трудящихся британских женщин на фермах было занято менее 100 тыс. Как мы уже видели, бремя труда на мелких крестьянских фермах, преобладавших в сельском хозяйстве Германии, в непропорционально большой степени ложилось на женские плечи. А после того как мужчины были призваны на фронт, это бремя стало еще более тяжким. В таких регионах, как Вюртемберг и Бавария с их плотным крестьянским населением, доля работающих женщин уже в 1939 г. превышала 60 %. Стоит ли говорить, что немецкие женщины, работавшие на фермах, оказали неоценимую услугу нацистской военной экономике, обеспечивая ее снабжение продовольствием. Но даже с учетом этого различия в структуре экономики уровень мобилизации в Германии был выше, чем в Великобритании. В таком крупном центре занятости в промышленности и в сфере услуг, практически не имевшем сельскохозяйственных рабочих, как Берлин, в 1939 г. работало 53 % женщин
[1114]. То же самое касалось и такого восточного индустриального региона, как Саксония. Даже в портовых городах вроде Гамбурга и Бремена и в центрах тяжелой индустрии Рура, где структура занятости была особенно неблагоприятна к женскому труду, работу имело 40 % всех женщин трудоспособного возраста – столько же, сколько в среднем по Великобритании к концу войны.
Поскольку мобилизация отечественной рабочей силы достигла высокого уровня уже в 1939 г., немецкая военная экономика в первые годы войны существовала в первую очередь за счет перераспределения работников. Нацистский режим без особых колебаний прибегал к этой мере. Согласно сообщениям, в 1939 г. выполнением заказов вермахта занималось 22 % германской промышленной рабочей силы. Год спустя эта величина якобы выросла до 50,2 %. Эти данные, предоставленные рейхсгруппой по промышленности, почти наверняка преувеличивают уровень «привлечения» к военному производству. Однако они по крайней мере дают некоторое представление о масштабах и направлении этого сдвига. Сотни тысяч трудящихся, особенно новички на рынке труда, «автоматически» попадали в военный сектор, привлеченные высокими заработками. Кроме того, в конце 1930-х гг. режим присвоил себе широкие полномочия, позволявшие властям силой привлекать немецких мужчин и женщин к необходимым работам. К началу 1940 г. почти миллион трудящихся не имел права увольняться со своих рабочих мест согласно условиям принудительного найма (Dienstverpflichtung). Помимо этого, на протяжении первого года войны наблюдались попытки насильственного закрытия мелких предприятий, непригодных для выполнения военных заказов, и использования их рабочей силы и оборудования для других работ. Неудивительно, что эта программа была крайне непопулярна и вскоре ее отменили, сочтя пустой растратой административной энергии. Привлечение к военному производству достигало самых больших масштабов либо в тех случаях, когда заказы вермахта доставались фирмам, прежде работавшим в гражданском секторе, либо тогда, когда происходило перераспределение рабочей силы в рамках фирм, уже имевших опыт сотрудничества с вермахтом. За первый год войны число мужчин, работавших в «потребительских отраслях» по гражданским контрактам, сократилось с 1,3 млн в мае 1939 г. до 750 тыс. с небольшим летом 1940 г.
