Пока же Гитлеру было нужно, чтобы США не вступили в войну до тех пор, пока не будет разгромлен Советский Союз. И, разумеется, не случайно то, что 30 января 1941 г., через два года после того, как Гитлер впервые выступил с публичными заявлениями относительно судьбы европейского еврейства, он решил сделать это еще раз
[1333]. Как мы уже видели, зимой 1940–1941 гг. пугающие темпы американского перевооружения вызывали у Берлина все большее беспокойство, и 30 января 1941 г., в отличие от того, что произошло в тот же день двумя годами ранее, Гитлер адресовал свои угрозы непосредственно Соединенным Штатам, требуя от Америки, чтобы она воздержалась от какого-либо вмешательства в европейские дела. Однако существенно то, что он назвал в качестве даты своего прежнего заявления не 30 января, а 1 сентября 1939 г. – день нападения Германии на Польшу. В сознании Гитлера угроза мировой войны, американцы и евреи были неразрывно связаны друг с другом. Реальное давление глобальной гонки вооружений и те ужасы, которые Гитлер видел в своих идеологических фантазиях, сошлись воедино в операции «Барбаросса», представлявшей собой сочетание невероятных амбиций и насилия
[1334].
Задним числом трудно избежать вывода о том, что после поражения Франции Германии следовало осуществлять оборонительную стратегию, укрепляя свои позиции в Западной Европе, стараясь подорвать позиции Великобритании в Средиземноморье и вынуждая британцев и американцев пробивать себе путь на материк бомбами. С учетом того, что вермахт в итоге пал жертвой Красной армии, это трудно отрицать. Но при выдвижении подобных контрфактуальных аргументов из вида слишком часто упускается возраставшее в Берлине осознание того, что даже после захвата Западной Европы Германия все равно не получила бы превосходства над Великобританией и Америкой в случае затяжной войны с ними. Хроническая нехватка нефти, плачевное состояние европейских угольных шахт и уязвимость продовольственного снабжения делали маловероятным то, что Германии удалось бы «консолидировать» свои завоевания 1940 г., не впадая в чрезмерную зависимость от Советского Союза. Даже если бы это было возможно, объединенные производственные мощности Великобритании и Америки намного превосходили промышленные мощности, находившиеся в тот момент под германским контролем, а это, в свою очередь, означало катастрофический исход затяжной войны в воздухе. С другой стороны, вермахт доказал свою способность добиться решительной победы в борьбе с армиями, которые считались сильнейшими в Европе. Имея в виду все эти факторы, нам будет легче оценить, почему оборонительная стратегия осенью 1940 г. представлялась не самым лучшим вариантом. После поражения Франции мечты о грандиозной сухопутной империи казались близкими к воплощению, а с учетом гигантских промышленных мощностей, маячивших по другую сторону Атлантики, решать следовало быстро.
Часть III
Мировая война
13. Подготовка к двум войнам сразу
Через несколько недель после победы над Францией, 31 июля 1940 г., Гитлер приказал вермахту начать подготовку к кампании по уничтожению Советского Союза. К началу 1941 г. решение было принято окончательно. По причине обширных масштабов боевых действий и сохраняющихся проблем с допуском к архивным материалам в бывшем Советском Союзе наши знания о ходе борьбы на Восточном фронте до сих пор страдают серьезной неполнотой. Но бесспорно то, что именно на Восточном фронте Третий рейх был обескровлен и что вермахт был уничтожен главным образом усилиями Красной армии. Издав приказ о нападении на Советский Союз, Гитлер сам навлек гибель на свою голову.
Был ли такой исход неизбежен? В глазах некоторых авторов этот вопрос остается открытым
[1335]. Джон Кеннет Гэлбрейт, прославленный экономист, который после победы произвел оценку состояния военно-воздушных сил армии США, откровенно выразился на этот счет в статье, опубликованной в 1945 г. в журнале Fortune: «Германия не должна была проиграть войну, это очевидный факт…»
[1336]. Согласно Гэлбрейту, вторжение вермахта в СССР завершилось катастрофой только потому, что нацистская диктатура не сумела в должной мере мобилизовать немецкую экономику и снабдить немецкую армию оружием и другими ресурсами, которые требовались ей для победы. По мнению Гэлбрейта, причиной этой недомобилизации служило сочетание чрезмерной уверенности и некомпетентности, усугублявшееся хронической нехваткой политической воли. В результате от немецкого тыла никто никогда не требовал тех жертв, которые считались самоочевидными во вражеском стане. Гэлбрейт считал, что все это имело далеко идущие последствия. Поражение Германии стало «убедительным свидетельством неэффективности, присущей диктатурам, и эффективности, присущей свободному миру»
[1337]. Мнение Гэлбрейта не отличалось оригинальностью. Он почерпнул его из допросов Альберта Шпеера и его подчиненных, определенно подтверждавших волюнтаристскую трактовку Гэлбрейта. Согласно главному статистику Шпеера, до 1942 г. в Германии, несмотря на войну, «сохранялась экономика мирного времени»
[1338]. Шпеер, имеющий репутацию человека, пробудившего немецкую военную экономику ото сна, считал, что если бы он получил свою должность двумя годами ранее, то не исключено, что вермахт вторгся бы в СССР, имея вдвое больше оружия
[1339]. Ганс Керль, восторженный нацист, к 1943 г. ставший начальником штаба у Шпеера, придерживался той же чрезвычайно критической точки зрения. По его мнению, поражение Германии было обусловлено вялым и дезорганизованным состоянием военной экономики в 1940 и 1941 г.
[1340] Подобная аргументация и в дальнейшем оказывала влияние на основное направление исторических исследований, посвященных Третьему рейху
[1341].
