14. Большая стратегия расовой войны
В четырех предыдущих главах мы пытались разобраться в запутанных военно-экономических соображениях, которыми руководствовался Гитлер и его режим в 1939–1941 гг. Теперь, после того как мы оценили масштабы международной эскалации, инициированной Гитлером в 1938 г. и достигшей пика летом 1940 г., когда в США было принято кардинальное решение начать перевооружение, у нас появляется возможность реконструировать внятную и последовательную стратегическую логику, стоявшую за действиями Гитлера. Хотя к концу 1930-х гг. нацистская Германия далеко опережала все прочие страны Западной Европы уровнем мобилизации, она оставалась европейской экономикой со скромными ресурсами. К лету 1939 г. в полной мере проявились пределы мобилизационных возможностей Германии в мирное время. Объединенный экономический потенциал европейских держав, противостоявших Германии, был достаточно внушительным. После того как к уравнению были добавлены США, неравенство стало вопиющим. Начиная с 1938 г. в Берлине считали самоочевидным сближение США с западными державами. Начиная с 1939 г. предполагалось, что Америка вскоре внесет решающий вклад в накопление вооружений, предназначенных против Германии. Если Гитлер собирался реализовать свою мечту о радикальном изменении глобального баланса сил, то ему следовало нанести быстрый и сильный удар, а кроме того, любой ценой удерживать инициативу. Именно эта, пусть «безумная», но последовательная логика продиктовала сперва его готовность пойти в сентябре 1939 г. на риск тотальной войны из-за Польши, а затем его решение во что бы то ни стало добиваться удара по Франции и вскоре после этого начать подготовку к нападению на Советский Союз. В свете угрозы, исходившей от британской и американской военной экономики, в свете того, какой уязвимой становилась европейская экономика в условиях блокады, и в свете мнимой непобедимости немецкой армии у Гитлера имелись все основания для того, чтобы спешить с выполнением своих замыслов.
Однако действия в рамках этой стратегической логики ни в коем случае не означали отказа от манихейской расовой идеологии, служившей источником энергии для гитлеровского государства. В глазах Гитлера «нормальная стратегия» нераздельно переплеталась с расовой идеологией. Под стратегией он понимал великую стратегию расовой борьбы. Притом что за решением Гитлера уже в 1941 г. напасть на Советский Союз стояли именно стратегические расчеты, в основе которых лежала война на Западе, это не делало войну с Советским Союзом менее «идеологизированной». Как мы уже видели, для Гитлера и нацистского руководства 1938 год стал поворотным. По мнению Берлина, война на Западе была навязана Германии тайно организацией мирового еврейства, дергавшей за ниточки в Лондоне и Вашингтоне
[1439]. Начиная с момента Судетского кризиса этот мнимый заговор стал отождествляться с Рузвельтом с одной стороны и с Черчиллем, архиврагом умиротворения, – с другой. И как мы уже видели, этой интерпретации в духе теорий заговора нацистское руководство последовательно придерживалось в 1940 и 1941 г. Документы французского и польского министерств иностранных дел, захваченные в Париже и Варшаве, лишь подтверждали идею о том, что принятое Гитлером в 1939 г. решение об объявлении войны упредило коварные британско-американские замыслы по окружению Германии и ее удушению. Рузвельта неустанно отождествляли с «всемирным еврейским заговором». В этом отношении вопрос о том, чем в первую очередь мотивировался Гитлер при нападении на Советский Союз – необходимостью вывести из войны Великобританию и тем самым предотвратить американскую интервенцию или стремлением воплотить в жизнь свои давние идеологические представления о расовой борьбе, – оказывается основанным на ложной предпосылке. Разумеется, завоевание «жизненного пространства» на востоке всегда было для Гитлера ключевой стратегической задачей. И угроза, исходившая от англо-американского альянса, за спиной которого стояло всемирное еврейство, лишь сделало решение этой задачи делом более актуальным и более необходимым, чем когда-либо прежде.
Однако нет никаких сомнений в том, что, если не с точки зрения обоснования, то с точки зрения выполнения, операция «Барбаросса» представляла собой принципиальный отход от прежних принципов. 22 июня 1941 г. Третий рейх начал не только самую крупномасштабную кампанию в военной истории, но и столь же беспрецедентную кампанию геноцида. Сосредоточение усилий на уничтожении еврейского населения сейчас считается действительно определяющим аспектом этих событий. Однако в Восточной Европе, эпицентре холокоста, истребление евреев не было единственным проявлением насилия со стороны гитлеровцев. Вторжение Германии в Советский Союз становится намного более понятным, если рассматривать его как последнюю большую завоевательную кампанию в долгой и кровавой истории европейского колониализма
[1440]. Уничтожение еврейского населения было лишь первым шагом к искоренению большевистского государства. За ним должна была последовать грандиозная кампания по расчистке земель и колонизации, включавшая в себя «зачистку» подавляющего большинства славянского населения и расселение германских колонистов на миллионах гектаров восточного «жизненного пространства». Эту долгосрочную кампанию демографического манипулирования дополняла краткосрочная стратегия эксплуатации, мотивировавшаяся «практической» потребностью обеспечить германское «большое пространство» продовольствием. Для решения этой чисто «прагматической» задачи требовалось ни много ни мало как уничтожение всего городского населения запада СССР путем организованного голода. Как уже продемонстрировали в Генерал-губернаторстве весной 1940 г. Ганс Франк и Герберт Бакке, Гитлер и его режим твердо решили, что если в этой мировой войне голод и вынудит кого-нибудь к капитуляции, так точно не немцев.
I
После того как Германия вторглась в Польшу в сентябре 1939 г., геноцид, диктовавшийся нацистской идеологией по отношению к евреям и славянам, нашел конкретное выражение в чрезвычайной программе изгнания местных жителей и расселения колонистов
[1441]. Творцами этой программы были Генрих Гиммлер и подчиненный ему технический персонал Главного управления имперской безопасности (РСХА) и секретариат рейхскомиссара по вопросам консолидации немецкого народа (RKF). Практические результаты этой первой программы были весьма скромными. Но она сыграла ключевую роль, установив в умах эсэсовцев четкую связь между устранением евреев и более широкой задачей расовой реорганизации и расселения немцев.
