Шпеер завершил свое выступление призывом к сплочению:
Я абсолютно убежден, что если мы выполним эти меры с необходимой жестокостью и если вы поддержите меня в этом вопросе, то мы сумеем добиться не только уже имеющихся у нас качественных, но и количественных преимуществ в вооружениях с тем, чтобы выстоять перед врагом, а затем и нанести ему окончательное поражение.
Потеряв в Сталинграде родного брата, Шпеер не питал иллюзий относительно природы этой борьбы. Но он без колебаний соглашался с самой жестокой логикой войны на истощение:
Обладателями последних дивизий должны стать мы. Решающее значение – особенно в борьбе с Россией – будет иметь то, кому до последнего момента удастся выставлять на поле боя резервы. Меня не тревожит вопрос о том, сумеем ли мы поставлять материальную часть <…> ситуация позволяет нам делать это в том случае, если мы получим необходимую поддержку.
Шпеер ни на минуту не допускал возможности того, что это сражение Германии не выиграть. Вопреки всем фактам, говорящим об обратном, он утверждал, что немецкий тыл все еще сохраняет волю к продолжению борьбы и что для победы достаточно уверенного руководства:
Нам хочет помочь и поможет сама наша родина, немецкий народ. Он готов понести необходимые жертвы. Он уже достаточно давно ждал того момента, когда эта серьезная идея возьмет верх. От нас и только от нас, от руководства германского Рейха, зависит, возобладает ли эта воля народа.
Что произошло после этого грозного воззвания Шпеера, остается предметом дискуссий
[1922]. Шпеер до самой своей кончины утверждал, что он отобедал в Позене, а затем в компании Вальтера Роланда отбыл, чтобы присутствовать на вечерней встрече с Гитлером. Помимо своекорыстных показаний, которые много позже дали Вальтер Роланд и управляющий конференц-зала в Позене, едва ли найдутся другие подтверждения этой версии событий. Намного более вероятно, что Шпеер все еще присутствовал в позенском конференц-зале в конце дня, когда к гауляйтерам обратился Генрих Гиммлер. Полный текст его выступления 6 октября не дошел до нас
[1923]. Однако имеющиеся выдержки указывают на то, что оно почти совпадало с той речью, которую он произнес двумя днями ранее в том же месте перед руководителями ваффен-СС. Большая часть обеих речей была посвящена бессвязному изложению военной ситуации на Восточном фронте, как и следовало ожидать от главнокомандующего ваффен-СС. Кроме того, Гиммлер посвятил некоторое время такой теме, как использование русской рабочей силы, представлявшей собой бледное эхо грандиозных планов 1941 и 1942 г. Однако обе речи также содержали короткую, но крайне любопытную часть, в которой Гиммлер делал своих слушателей безусловными соучастниками геноцида евреев. Было бы наивно полагать, что к 1943 г. кто-либо из гауляйтеров ничего не слышал об «Окончательном решении». Все они по крайней мере косвенно были причастны к расправам. Многие из них находились в первых рядах убийц. И цель выступления Гиммлера состояла не в раскрытии тайны, а именно в том, чтобы зафиксировать факт соучастия, окружавшего повсеместные дискуссии об «Окончательном решении», и разъяснить соратникам по партии, что все они сопричастны к происходящему. Подобно Шпееру, Гиммлер хотел лишить гауляйтеров «каких-либо отговорок»:
Все вы с удовольствием восприняли тот очевидный факт, что в ваших провинциях не осталось евреев. Все немцы за очень немногими исключениями прекрасно понимают, что мы бы не пережили бомб и потрясений четвертого, а впоследствии, может быть, еще и пятого, и шестого года войны, если бы в нашем государстве по-прежнему присутствовала эта пагубная зараза. Простую фразу «Евреи должны быть уничтожены» легко произнести, но на тех, кто претворяет ее в жизнь, ложится тяжелейшая и самая сложная задача в мире <…> Я прошу вас, чтобы вы слушали, но никогда не говорили о том, что я скажу вам сейчас. Понятно, что перед нами встал вопрос: «Как быть с женщинами и детьми?»… Следовало принять непростое решение, чтобы эти люди исчезли с лица Земли. Для той организации, которой предстояло выполнить этот приказ, он был самым трудным из всех, какие мы когда-либо отдавали <…> Я счел своим долгом наконец-то вполне откровенно обсудить с вами, виднейшими представителями партии и нашего политического строя, политическим орудием фюрера, этот вопрос <…> и рассказать вам, как это все происходило.
К концу этого года еврейская проблема будет решена во всех оккупированных нами странах <…> Вы не усомнитесь в том, что экономический аспект создал много серьезных трудностей, в первую очередь при очистке гетто: в Варшаве мы целый месяц вели уличные бои <…> Поскольку в том гетто изготовлялись меховые пальто и ткани, нам мешали захватить его, когда это было бы легко: нам говорили, что мы разрушаем жизненно важное производство. «Стойте! – говорили нам. – Это роизводится для армии!».
Разумеется, все это не относится к партийному соратнику Шпееру: это была не ваша вина [курсив мой. – А.7".]. Речь идет именно о тех так называемых предприятиях, работающих на армию, которые мы совместно с партийным соратником Шпеером начнем ликвидировать в ближайшие недели. И мы сделаем это так же хладнокровно, как должно делаться все на пятом году войны: хладнокровно, но с болью за Германию в глубине души <…> На этом я хочу завершить разговор о евреях. Теперь вы всё знаете и будете держать это знание при себе. Возможно, впоследствии мы поговорим о том, стоит ли сообщать обо всем этом немецкому народу. Но думаю, что было бы лучше, если мы – все вместе – понесем эту ответственность от имени народа <…> ответственность не только за идею, но и за ее воплощение <…> и унесем этот секрет с собой в могилу <…>
В 1970-е гг. Шпеер заявлял, что не помнит о вечернем заседании б октября 1943 г. Ему даже хватило наглости утверждать, что Гиммлер в важнейший момент своей речи обратился лично к нему, потому что близорукий рейхсфюрер С С был без очков и не заметил, что Шпеер покинул собрание. На самом деле намного более вероятно, что Шпеер, Мильх и другие ключевые фигуры военной экономики присутствовали в зале во время выступления Гиммлера. Так или иначе, совершенно невозможно поверить в то, что к осени 1943 г. они не знали о зверствах, совершавшихся против евреев по всей Европе и на Восточном фронте. После 1941 г. было невозможно посещать Украину или Генерал-губернаторство и тем более инспектировать тамошние промышленные предприятия и находиться в неведении относительно происходивших там массовых убийств. Можно привести в пример хотя бы то, что осенью 1942 г. Эрнст Хейнкель, один из ведущих производителей самолетов в Германии, в докладе Эрнсту Мильху небрежно отмечал, что в Польше практически невозможно начать авиационное производство из-за дезорганизации, вызванной «истреблением евреев», и эта фраза явно не требовала дополнительных комментариев
[1924]. Как мы уже видели, Пауль Плейгер и Роберт Лей обсуждали «окончательное решение еврейского вопроса» с ведущими углепромышленниками осенью 1942 г.
[1925] Более того, Шпеер находился полностью в курсе принятого в 1942 г. решения о перераспределении европейских продовольственных ресурсов. Когда в 1944 г. С С вывезли в Аушвиц сотни тысяч венгерских евреев, из которых лишь меньшинство предполагалось использовать в качестве рабочей силы, перемещение этого огромного количества людей не вызвало даже тени беспокойства в Министерстве вооружений
[1926]. Невозможно было себе представить, чтобы лагерь в Аушвице был приспособлен для проживания этих людей. В самом крайнем случае туда бы потребовалось доставить большое количество продовольствия, но о такой мере никогда не шло речи. Правда состоит в том, что массовые убийства не требовали каких-то особых комментариев со стороны людей, знакомых с реалиями Генерал-губернаторства и восточных территорий. Разумеется, никому не хотелось вдаваться в жуткие подробности или принимать личное участие в убийствах. Тем не менее грандиозность преступлений, совершенных против евреев, советских военнопленных и гражданского населения Восточной Европы, не была ни для кого секретом.
