Плакат «Резинотрест». 1923. Художник А. М. Родченко © Александр Родченко / РАО (Москва) / 2018
Технический прогресс, уничтоживший индивидуальность «обуви для обуви», одновременно способствовал расширению объемов ее производства. Резиновая промышленность в годы первых пятилеток была одной из самых результативных отраслей народного хозяйства. Количество изготовленных галош уже в 1928 году превысило дореволюционные показатели на 33%, а к 1940 году – вдвое
168. Неудивительно, что людям, чьи детство и юность пришлись на 1920–1930‐е годы, советская резиновая обувь запомнилась очень хорошо. Питерский поэт Вадим Шефнер писал: «В те времена их (галоши. – Н. Л.) носили почти все – от мала до велика…» Ему вторит и прозаик Даниил Гранин: «У всех на ногах блестели галоши». До войны внутри «обуви для обуви» хозяева закрепляли маленькие буковки с собственными инициалами, чтобы отличить свои «мокроступы» от чужих
169. Носили их не только из‐за недостатка обуви, но и потому, что в стране – и в небольших городах, и в Москве, и Ленинграде – еще не существовало асфальтных тротуаров и мостовых. Правда, в начале 1930‐х не у многих хватало денег на галоши. Они тогда стоили 15 рублей, а средняя зарплата не превышала 120 рублей. Неудивительно, что для большой части советских людей, как, например, для семьи молодого ленинградца Аркадия Манькова, позднее известного историка, покупка галош в 1933 году была почти несбыточной мечтой.
Конвейерная сборка обеспечила прорыв в производстве резиновой обуви – количество продукции резко увеличилось. Но предел роста эффективности труда был заложен в физических возможностях женщин, сидевших за конвейером. Не помогли и столь почитаемые властью в конце 1920‐х – начале 1930‐х годов «ударные методы» работы. Реальную помощь оказала новая техника. На «Красном треугольнике», а затем и на «Красном богатыре» в арсенал методов изготовления галош вошла штамповка. Она заменяла 23 операции сборки резиновой обуви на одну! Впрочем, натуральный каучук штамповался плохо. И вновь галоши ощутили на себе темпы развития научно-технического прогресса – на предприятиях резиновой промышленности появились первые партии синтетического каучука, разработанного по методу академика Сергея Лебедева.
Особое развитие штамповка получила после окончания Великой Отечественной войны. Галоши в середине 1940‐х годов пользовались большой популярностью у советских людей. В 1947 году после отмены карточек в течение первого месяца торговые работники определили товары повышенного спроса. Среди промтоваров лидировали галоши! В одном из московских универмагов за день продали всего лишь 120 пар кожаной обуви, но зато 1500 пар резиновой. В некоторых районах столицы был даже введен лимит на ее продажу. А продавцы предлагали уменьшить спрос за счет повышения цен на обувь из резины. На барахолках же в это время галоши, которые стоили в магазинах примерно 22 рубля, продавались по 175–200 рублей за пару
170.
Метод штамповки позволял делать 3500 пар резиновой «обуви для обуви» на одном прессе за смену! Но галоши были тяжелыми, неэластичными, грубыми. И все же и в начале 1950‐х они продолжали обеспечивать определенный комфорт в условиях непогоды. Их производство в СССР выглядело достаточно отлаженным. Знаменитый «Красный треугольник» в это время выпускал около 100 артикулов резиновой обуви и даже пытался разрабатывать ее новые виды. Летом 1955 года на предприятии начали изготовлять женские галоши без каблука на тонкой подошве. «Эти галоши, – писала „Ленинградская правда“, – очень удобны в условиях резкой перемены погоды. Их можно носить с собой в кармане или в дамской сумочке»
171. Конечно, подобных вещей я не помню, ничего не говорили о них и мои родители. Запечатлелись в детской памяти лишь огромные «мокроступы» папиного фронтового друга Виктора Павловича Прохорова, дядьки огромного – 1 м 90 см – роста. Носил он обувь 45‐го размера. Тоже редкость. Прохоровская резиновая обувь напоминала мне лодки. Наверное, так же думал и наш кот, всегда залезавший именно в галоши Виктора Павловича. В общем, «обувь для обуви» в годы моего детства была элементом обыденности горожан всех возрастов и социальных групп.
Привычный статус галош поколебала хрущевская оттепель. Самое это слово, определяющее в советской истории эпоху демократизации общественной жизни и деструкции сталинского быта, порождает не только социально-политические ассоциации. Его прямое значение связано с процессом таяния снега и льда, обилием влаги, неизбежной распутицей и грязью. Неудивительно, что остромодной вещью начала хрущевской оттепели стали мужские ботинки на толстой микропористой подошве, которую в СССР прозвали «манной кашей». Ничего подобного нельзя было купить в советских магазинах в середине 1950‐х. Но частные сапожники, еще существовавшие в условиях социалистической экономики, по воспоминаниям бывших стиляг, героев документальной книги «Стиляги: Как это было», «наклеивали толстую мягкую подошву и еще гофрировали ее сбоку»
172. Известный советский модельер Александр Игманд вспоминал о еще более экзотической практике обувщиков на дому: «У меня был один знакомый по прозвищу Шнапс, который из обыкновенных туфель делал платформы. Он разрезал покрышки для машин, вырезал по контуру обуви и пришивал к ботинкам. В народе такие туфли назывались танками – они были на шинах толщиной пять-шесть сантиметров»
173. Литераторы Петр Вайль и Александр Генис считали, что эта обувь наиболее соответствовала «принципам раскрепощения личности»
174. Действительно, мощная рифленая подошва позволяла спокойно преодолевать лужи и слякоть. Свобода же в начале оттепели выражалась в возможности игнорировать обязательный атрибут межсезонья – галоши. Они у «поколения ХХ съезда», который развенчал культ личности Сталина, считались чем-то допотопным и ненужным. Кроме того, на рубеже 1950–1960‐х годов советские «мокроступы» вошли в конфликт с остромодной в прямом и переносном смысле обувью. Так, поэт Евгений Рейн, выбирая наиболее значимые признаки времени хрущевских реформ, писал в стихотворении «Шестидесятые» (1978):
И остроносые ботинки,
И длиннохвостые блондинки…
Вас, бледноватые картинки,
Я вызываю на парад.
В конце 1950‐х самым серьезным событием в западной моде стал резкий переход от закругленной формы обувного носка к заостренной. Кроме того, «остроносые ботинки» завершили вытеснение из гражданской мужской одежды военизированного стиля. В 1920‐х – начале 1950‐х годов с ним ассоциировались высокие сапоги. В годы нэпа, когда в сравнении с периодом революции и Гражданской войны несколько улучшилось обеспечение городского населения одеждой и обувью, в гардеробе мужчин появились ботинки «шимми», или «джимми», чаще всего сделанные из светлой, почти желтой кожи. Даниил Хармс записал в дневнике в сентябре 1926 года: «Купил сапоги „Джим“ в Гостином дворе, Невская сторона, магазин 28»
175. В желтых ботинках разыскивал сокровища тещи Кисы Воробьянинова великий комбинатор Остап Бендер, главный герой романа «Двенадцать стульев». Эта обувь потрясла провинциальную мадам Грицацуеву и показалась ей особой приметой внешнего облика Бендера. Однако сотрудник газеты «Станок» не согласился с мнением брошенной Бендером «знойной женщины» и заявил: «Я сам в желтых ботинках. В Москве еще двести тысяч человек в желтых ботинках ходят»
176. О популярности этой обуви повествует и фольклор: молодежь во второй половине 1920‐х вдохновенно распевала песню с такими словами:
