В 1927–1929 годах государство трижды занимало у трудящихся деньги на «Индустриализации», в 1930 году – на программу под лозунгом «Пятилетка – в четыре года», в 1931–1935 годах и вообще осуществило пять займов. Для успеха всех этих мероприятий в 1930‐х годах на предприятиях и в учреждениях создавались «комсоды» – комитеты содействия госкредиту и сберегательному делу. Через них оказывалось давление на несознательных граждан, которые не хотели приобретать советские ценные бумаги. Члены комсодов контролировали даже процесс реализации облигаций, продажа которых составляла 10% всех доходов бюджета СССР в первой половине 1930‐х годов. В 1936 году государство провело принудительную конверсию всех ранее выпущенных займов. Облигации обменивались на новые, срок погашения по которым составлял 20 лет. Полученные в результате случайного выигрыша деньги власть настоятельно советовала хранить в советских сберегательных кассах, на сберкнижках. Здесь отмечались размеры взносов и выплат, а также записывались процентные начисления. В 1923–1924 годах нередко использовались сберкнижки дореволюционного образца с двуглавым орлом на обложке, перечеркнутым красными чернилами. Но уже в середине 1920‐х годов появились книжки с советской символикой.
Сберкнижка. Личный архив Н. Б. Лебиной
Улицы советских городов в конце 1920‐х годов пестрели рекламными плакатами, агитирующими хранить деньги только в сберегательных кассах. Особенно популярен был плакат с изображением целеустремленно бегущего человека и подписью «Кто куда, а я в сберкассу». Существовал даже «Сберегательный марш» со следующим припевом:
Для трудового класса
Поддержкою в труде
Является сберкасса,
Запасный фонд в нужде.
Выпуск займов продолжался и в годы Великой Отечественной войны. В это время многие люди покупали облигации, уже не думая о выгоде: здесь в силу вступал патриотизм. В чудом сохранившихся письмах 1942 года бабушки моего мужа – Ольги Захаровны Годисовой – к своему сыну, тогда курсанту артиллерийской спецшколы в Ленинске-Кузнецком, есть такие строки: «Сейчас по всей стране прокатилась волна патриотизма, вызванная выпуском военного займа. Я подписалась на 800 р. двухмесяч[ную пенсию] с обязательством выплаты в 4 месяца. <…> А ты, Никленчик? (об имени Никлен и трагедии Ольги Захаровны см. «Смерть». – Н. Л.). Думаю, что ты должен был бы подписаться на 100–150 рублей и внести их наличными. Пусть наши скромные средства ускорят военную машину и дадут больше „подарков“ гитлеровцам»
484.
Политику пополнения бюджета за счет займов советское правительство продолжало и после войны. Петербургский астрофизик Татьяна Дервиз вспоминала об этом времени: «Таким способом наше государство, выдав сначала всем зарплату, потом часть отбирало обратно, называя это займом, то есть средствами, которые граждане добровольно дают взаймы государству. Взамен выдавали облигации, похожие на деньги, но довольно большие, иногда с тетрадный лист, разного достоинства. Сами займы назывались громко: „Восстановление и развитие народного хозяйства“, „Государственный заем четвертой пятилетки“ и прочее в том же роде. Считалось, что государство отдаст людям долги постепенно, разыгрывая номера и серии в специальных лотереях. Списки выигравших номеров печатали в газетах. Надо ли говорить, что лишь ничтожная доля средств возвращалась обратно. Относительная справедливость состояла в том, что чем больше у человека была зарплата, тем больше он вынужден был отдавать на заем. Сравнительно недавно я нашла дома среди книг пачку с этими бумажками. Храню как исторический документ»
485. Действительно, население от займов доходы получало мизерные, тем более что продажа облигаций строго контролировалась. Одновременно власть поддерживала у обывателей инстинкт азарта периодическими розыгрышами облигаций. Деньги, особенно крупные суммы, нечасто доставались владельцам советских ценных бумаг, но официальная пропаганда старалась по возможности обращать внимание именно на факты выигрыша. Так, в романе Веры Пановой «Времена года» (1954) есть сюжет, связанный с выигрышной облигацией:
Среди вещей, которые Саша хранил в коробке с жар-птицей, была пачка облигаций государственных займов… Уходя на войну, отец сказал матери:
– Это мое наследство. Тебе и Сашке пополам. <…>
Выигрыши доставляли им большое удовольствие, хоть были невелики, сто, двести рублей.
Однажды, когда Саша пришел с работы и сел ужинать, мать сказала ему:
– Там на комоде газета с таблицей, я принесла, а проверить не успела, – проверишь, Сашок. <…>
Это был двухпроцентный заем, голубые, чистые, хрусткие бумажки, тесные столбики цифр в таблице… Завтра во всех сберегательных кассах будет толпиться народ, получая выигрыши…
Не может быть! Как это – такая вдруг удача… Не на ту строчку, наверно, глянул… Сличил тщательно, – нет, все верно, одинаковые цифры на облигации и в таблице <…>
Густо покраснев, держал он в руках голубую бумажку, которая, оказывается, так дорого стоит <…> Десять тысяч – сумма громадная, астрономическая <…> А забавно, когда случаются такие вещи.
Крутилось колесо, выскакивали цифры – вслепую, никто не знал, какая цифра выскочит. И одна за другой стали в ряд – 024183 и 48. Когда выигрыш маленький, не думаешь о том, что это, в сущности, чудо
486.
В реальности это было действительно чудо. Та же Панова, скорее всего, ненамеренно отразила и последствия официально поощряемого советской властью азарта – выигрыша по бумагам государственных займов. Речь идет о практиках скупки облигаций, на которые выпал денежный приз, с целью сокрытия криминальных доходов. Оценить размах подобных операций трудно, но их существование не вызывает сомнений.
Разочарование обладателей советских ценных бумаг в послевоенное время зафиксировано в фольклоре начального периода оттепели. В апреле 1957 года ЦК КПСС и Совет министров СССР издали постановление «О государственных займах, размещаемых по подписке среди трудящихся Советского Союза». Суть мероприятий, которые предполагалось проводить согласно этому документу, состояла «в прекращении, начиная с 1958 года, выпуска новых займов, в предоставлении государству на 20–25 лет отсрочки выплат по старым займам, а также в выпуске в текущем году займа, но на значительно меньшую сумму, чем в 1956 году». Конечно, решение было обставлено демагогическими рассуждениями о «полном понимании» и «единодушной поддержке» трудящимися начинаний власти, «о высокой политической сознательности советских людей, о нерушимом единстве Коммунистической партии, Правительства и народа нашей страны»
487. Действительно, предложения о «замораживании» займов предварительно обсуждались на собраниях трудовых коллективов, в частности на заводе «Красное Сормово». Молчаливое «одобрение» властных инициатив сормовскими рабочими сделало их героями анекдотов: «Гражданин пришел в сберкассу и сдает ворох облигаций. „Зачем вы это? Ведь скоро очередной тираж?“ – „Я больше не доверяю“. – „Кому? Госбанку?“ – „Нет, сормовским рабочим“» (1957)
488. В фольклоре конца 1950‐х зафиксированы не только горькая ирония советского обывателя, но и бытовые реалии времени. Шутники предлагали самому сделать холодильник – дефицитный предмет обихода (подробнее см. «Электроприборы»): «Взять любой ящик и оклеить его изнутри облигациями старых займов. Они ж заморожены»
489. Люди не простили Хрущеву очередного обмана. Их не впечатлило даже то, что, согласно постановлению 1957 года, обязательная подписка на заем производилась лишь на сумму, равную двухнедельному заработку, а пенсионеров и студентов вообще освободили от этих затрат. Позднее принудительная покупка облигаций прекратилась вовсе. Последний раз проявление обывательского азарта в официальной форме было санкционировано государственным займом в 1982 году.
