— Монсеньер, монсеньер!..
— Господин Бюва, их четвертовали!..
— Помилуйте, монсеньер, помилуйте!
— Помиловать? Помиловать такого негодяя, как вы, господин Бюва? Я засажу вас в Бастилию, а мадемуазель Батильду отправлю в Сен-Лазар!
— В Сен-Лазар? Батильду в Сен-Лазар! Кто же имеет право так поступить, монсеньер?
— Я, господин Бюва.
— Нет, монсеньер, вы не имеете права так поступить! — воскликнул Бюва. Боязливый и покорный, пока дело касалось его самого, он внезапно рассвирепел, как тигр, когда беда стала грозить Батильде. — Батильда вам не простая девушка, монсеньер! Батильда — дворянка, дочь офицера, который спас регенту жизнь. Я пойду к его высочеству…
— Нет, прежде вы пойдете в Бастилию, господин Бюва! А затем мы решим, как нам поступить с мадемуазель Батильдой, — сказал Дюбуа и позвонил в колокольчик.
— Монсеньер, что вы делаете?
— Это вы сейчас увидите.
В кабинет вошел лакей, и Дюбуа приказал ему:
— Конвойного и карету!
— Монсеньер! — воскликнул Бюва. — Монсеньер, я на все согласен!
— Выполняйте мое приказание, — сказал Дюбуа, обращаясь к лакею.
Лакей вышел.
— Монсеньер… — взмолился Бюва, простирая к Дюбуа руки. — Монсеньер, я подчиняюсь беспрекословно!
— Нет уж, господин Бюва. Вы хотите, чтобы вас судили? Пожалуйста. Вы хотите испытать, крепка ли веревка на виселице? Не беспокойтесь, вам доведется это узнать.
— Монсеньер! — воскликнул Бюва, падая на колени. — Что я должен сделать?
— Вас повесят! Повесят!! Повесят!!!
— Монсеньер, — доложил лакей, входя в комнату. — Карета у ворот, а конвойный ждет в прихожей.
— Монсеньер, — прошептал Бюва, по-прежнему стоя на коленях. Он ломал свои маленькие руки и в отчаянии рвал те немногие волосы, которые у него еще остались на голове. — Монсеньер, неужели вы не сжалитесь надо мной?
— Так вы не желаете назвать имя принца?
— Принц де Листне, монсеньер.
— Вы не желаете сказать мне его адрес?
— Он живет на улице Бак, в доме номер сто десять.
— Вы не желаете снять копии со всех этих документов?
— Я немедленно сажусь за работу, монсеньер, немедленно! — сказал Бюва и направился к письменному столу. Он схватил перо, окунул его в чернила и, взяв чистую тетрадь, вывел на первой странице великолепную заглавную букву. — Вот видите, монсеньер, я уже взялся за дело. Только разрешите мне написать Батильде записку, что я не вернусь обедать… Батильду — в Сен-Лазар! — сквозь зубы пробормотал Бюва. — Черт возьми! Уж он бы выполнил свою угрозу.
— Да, сударь, можете не сомневаться, я бы сделал это и еще более ужасные вещи ради спасения государства. И вы почувствуете это на собственной шкуре, если не вернете эти бумаги вашему принцу, не принесете мне новые документы и не будете приходить ежедневно ко мне в кабинет, чтобы снимать с них копии.
— Но, монсеньер, — сказал Бюва в полном отчаянии, — как же я могу одновременно работать в библиотеке и приходить сюда?
— Что ж, вы не будете ходить в библиотеку. Велика беда!
— Как я не буду ходить в библиотеку? Вот уже пятнадцать лет, как я служу там, и за это время не пропустил ни одного рабочего дня.
— Что ж, я предоставляю вам месячный отпуск.
— Но меня же уволят, монсеньер.
— Какая вам разница, раз вам все равно ничего не платят?
— Но это же честь, монсеньер, быть государственным чиновником! А кроме того, я люблю мои книги, мой стол, мое кожаное кресло! — воскликнул Бюва, готовый заплакать при мысли, что он может все это потерять.
— Если вам жалко расставаться с вашими книгами, столом и креслом, вы должны во всем меня слушаться.
— Я ведь вам уже сказал, что весь в вашем распоряжении, монсеньер.
— Итак, вы будете выполнять все, что я вам прикажу?
— Все,
— И вы будете держать язык за зубами?
— Я буду нем как рыба.
— Вы никому не скажете ни слова, даже мадемуазель Батильде?
— Ну уж ей-то меньше, чем кому бы то ни было.
— Хорошо, на этих условиях я вас прощаю.
— О монсеньер!
— Я забуду вашу вину.
— Монсеньер, вы слишком добры.
— И даже… быть может, я вас вознагражу.
— Монсеньер, какое великодушие!
— Ладно, ладно. Беритесь-ка лучше за дело!
— Я уже начал, монсеньер.
И Бюва принялся писать для быстроты скорописью, ничем не отвлекаясь, переводя взгляд лишь от оригинала к копии и от копии к оригиналу. Время от времени он останавливался лишь для того, чтобы вытереть со лба крупные капли пота.
Дюбуа воспользовался сосредоточенностью Бюва, чтобы незаметно выпустить из соседной комнаты Фийон. Знаком приказав ей молчать, он повел ее к двери.
— Ну что, кум, — прошептала Фийон, ибо, несмотря на запрещение разговаривать, она была не в силах сдержать своего любопытства, — где же твой писец?
— Вот он, — сказал Дюбуа, указывая на Бюва, который, склонившись над бумагой, усердно скрипел пером.
— Что он делает?
— Ты спрашиваешь, что он делает?
— Ну да.
— Что он делает? Угадай-ка!
— Как же я могу угадать, черт возьми?
— Значит, ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что он делает? -Нуда!
— Ну что ж, он изготовляет копию… — … копию чего?
— Копию послания папы о назначении меня кардиналом. Ну, теперь ты довольна?
Тут у Фийон вырвался такой громкий возглас удивления, что Бюва вздрогнул и невольно обернулся.
Но Дюбуа успел уже вытолкнуть Фийон из кабинета, еще раз приказав ей ежедневно докладывать ему все, что она узнает относительно капитана.
Может быть, читатель спросит, что делали в это время Батильда и д'Арманталь?
Ничего. Они просто были счастливы.
XII. ГЛАВА, ПОСВЯЩЕННАЯ СЕН-СИМОНУ
Прошло четыре дня, в течение которых Бюва, ссылаясь на нездоровье, не ходил в библиотеку и делал ежедневно по две копии с секретных документов: одну — для принца де Листне, другую — для Дюбуа. Все эти четыре дня, бесспорно самые тревожные в жизни бедняги-писца, он был столь мрачен и молчалив, что Батильда, хотя все мысли ее были заняты д'Арманталем, неоднократно одолевала его расспросами. Но всякий раз Бюва, собрав все свои душевные силы, отвечал, что решительно ничего не произошло, и, так как он вслед за тем начинал насвистывать свою любимую песенку, ему удавалось обмануть Батильду. Сделать это было тем легче, что каждый день в обычный час он уходил из дому, словно направляясь в библиотеку, и девушка, таким образом, не могла заметить никаких изменений в его распорядке дня.
