Он повел Каролин к двери.
— Ты хромаешь, — заметила она.
— Пограничник стрелял и попал мне в ногу.
— Болит?
— Еще как.
Дверь церкви была не заперта, и они вошли.
Это была обычная протестантская церковь, тускло освещенная, с рядами жестких скамей. В дальнем конце женщина в головном платке стирала пыль с аналоя. Валли и Каролин сели в последнем ряду и заговорили тихим голосом.
— Я люблю тебя, — сказал Валли.
— Я тоже люблю тебя.
— Что произошло в воскресенье утром? Ты должна была встретиться со мной.
— Я испугалась, — призналась она.
Он ожидал услышать не этот ответ и поэтому не мог понять его.
— Я тоже боялся, но мы дали друг другу обещание.
— Я знаю.
Он видел, что ее мучает совесть, и в то же время чувствовал, что есть еще что-то. Ему не хотелось мучить ее, но он должен был знать правду.
— Я ужасно рисковал. Ты не должна была отступать, не сказав ни слова.
— Извини.
— Я бы так не поступил с тобой, — сказал он, а потом добавил: — Я очень люблю тебя.
Она вздрогнула, словно он ударил ее, но ответила она с горячностью:
— Я не трусиха.
— Если ты любишь меня, как ты могла подвести меня?
— Я готова отдать за тебя жизнь.
— Если бы это была правда, ты бы пошла со мной. Как ты можешь сейчас говорить такое?
— Потому что на карту поставлена не только моя жизнь.
— И моя тоже.
— И чья-то еще.
— Ради бога, чья? — озадаченно спросил он.
— Я говорю о жизни нашего ребенка.
— Что?
— У нас будет ребенок. Я беременна, Валли.
Он открыл рот. Он лишился дара речи. Его мир перевернулся в одно мгновение. Каролин была беременна. Ребенок входил в их жизни.
Его ребенок.
— О господи, — наконец произнес он.
— Я разрывалась на части, — с болью в голосе проговорила она. — Постарайся понять это. Я хотела пойти с тобой, но я не могла подвергать опасности ребенка. Я не могла сесть в фургон, зная, что ты решил действовать напролом. Я не боялась пострадать, но только не ребенок. Скажи, что ты понимаешь меня, — умоляла она.
— Кажется, понимаю, — сказал он.
— Спасибо.
Он взял ее руку.
— Хорошо, давай подумаем, что мы будем делать.
— Я знаю, что буду делать, — твердо заявила она. — Я уже люблю этого ребенка и не собираюсь избавляться от него.
Она жила с этим знанием уже несколько недель, догадался он, и она думала долго и много. Тем не менее он был поражен ее силой воли.
— Ты говоришь так, будто меня это не касается.
— Это мое тело, — резко сказала она. Уборщица оглянулась, и Каролин понизила голос, хотя продолжала говорить категорично. — Я не позволю никакому мужчине — тебе ли или моему отцу — диктовать, что мне делать с моим телом!
Валли догадался, что ее отец пытался уговорить ее сделать аборт.
— Я не твой отец, — отпарировал Валли. — Я не собираюсь говорить тебе, что делать, и я не хочу уговаривать тебя сделать аборт.
— Извини.
— Но это наш ребенок или только твой?
Она заплакала.
— Наш, — ответила она.
— Тогда будем ли мы обсуждать, что делать дальше — вместе?
Она сжала его руку.
— Ты такой взрослый. Хорошо, что ты будешь отцом. До того как тебе исполнится восемнадцать лет.
Это была потрясающая мысль. Он представил себе своего отца с короткой стрижкой и в жилете. Сейчас Валли предстоит исполнять ту же роль: человека, умеющего командовать, ответственного, надежной, способного обеспечить семью. Он был не готов к этому, что бы Каролин ни говорила.
Но он обязан делать это.
— Когда?
— В ноябре.
— Ты хочешь выйти замуж?
Она улыбнулась сквозь слезы.
— А ты хочешь жениться на мне?
— Больше всего на свете.
— Спасибо. — Она обняла его.
Уборщица кашлянула осуждающе. Разговоры разрешались, а телесный контакт нет.
— Ты ведь знаешь, я не могу остаться здесь, на Востоке, — напомнил Валли.
— Мог бы твой отец нанять адвоката? — спросила она. — Или оказать политическое давление? Правительство могло бы издать указ о помиловании, если объяснить все обстоятельства.
Семья Каролин не имела отношения к политике, а семья Валли имела, и он знал с полной уверенностью, что он никогда не будет помилован за убийство пограничника.
— Это невозможно, — сказал он. — Если я останусь здесь, меня казнят за убийство.
— Что же тебе делать?
— Я должен вернуться на Запад и жить там, пока коммунизм не рухнет, а я не предвижу такого на моем веку.
— Не рухнет.
— Ты должна идти со мной в Западный Берлин.
— Как?
— Тем же путем, каким я пришел. Кое-какие студенты прорыли тоннель под Бернауэр-штрассе. — Он посмотрел на часы. Время бежало. — Нам нужно быть там на закате.
Она ужаснулась.
— Сегодня?
— Да, сейчас.
— О боже!
— Ты хочешь, чтобы наш ребенок рос в свободной стране?
Борьба, происходившая внутри нее, отразилась на ее лице которое исказилось, как от боли.
— Я не хочу подвергаться ужасному риску.
— Я тоже. Но у нас нет выбора.
Она отвернулась и посмотрела на ряды скамей и усердную уборщицу, на табличку на стене, гласившую: «Я есть путь, истина и жизнь». Пользы от этого никакой, подумал Валли, но Каролин приняла решение.
— Тогда идем, — проговорила она и встала.
Они вышли из церкви. Валли взял направление на север. Каролин была подавлена, и он пытался развеселить ее.
— «Близнецы Бобси» ищут приключения, — сказал он. Она слегка улыбнулась.
Валли не покидала мысль, не следят ли за ними. Он был совершенно уверен, что никто не видел его, когда он утром выходил из дома родителей: он воспользовался черным ходом и на улице никто не увязался за ним. Но не привела ли Каролин за собой хвоста. Возможно, у колледжа ее дожидался другой человек, некий умелец быть незамеченным.
Валли оглядывался каждую минуту, чтобы убедиться, не попадется ли на глаза одна и та же личность. Никого подозрительного он не заметил, но умудрился перепугать Каролин.
