Джордж пригласил ее в бар.
В течение следующего часа он успокаивал ее. По большей части он слушал, время от времени говоря что-нибудь сочувственное и утешительное. Он помог ей успокоиться тем, что сам сохранял спокойствие. И таким образом он обуздал кипевшие в нем страсти.
В ресторане гостиницы они вместе поужинали в тихой обстановке. Уже стемнело, когда они поднялись наверх. В коридоре Верина спросила:
— Ты зайдешь ко мне в номер?
Он удивился. Вечер не содержал в себе ничего романтичного или эротичного, и Джордж не считал его свиданием. Они были лишь сочувствующими друг другу участниками не совсем удачной кампании.
Она заметила его колебания.
— Мне просто хочется, чтобы кто-нибудь обнял меня, — сказала она. — Ты не против?
Он не совсем понял, но кивнул.
Образ Марии вспыхнул в его сознании. Джордж подавил его. Пора бы забыть ее.
Когда они пришли в ее номер, она закрыла дверь и обхватила его за шею. Он прижал ее к себе и поцеловал в лоб. Она отвернулась и прижалась щекой к его плечу. Ну хорошо, подумал он, ты хочешь обниматься, но не хочешь целоваться. Он решил следовать ее желаниям. Все, чего она захочет, его устроит.
Через минуту она сказала:
— Я не хочу спать одна.
— Хорошо, — спокойно ответил он.
— Можем мы просто полежать в обнимку?
— Да, — ответил он, хотя не допускал такую вероятность.
Она высвободилась из его объятий, сбросила туфли и сняла платье через голову, оставшись в белом бюстгальтере и трусиках. Его взгляд застыл на ее идеальной кремовой коже. Быстрыми движениями она сняла нижнее белье. Ее груди были плоские и упругие, с маленькими сосками. Волосы на лобке имели каштановый оттенок. Из всех обнаженных женщин, что он видел, она показалась ему самой красивой.
Все это он отметил с одного взгляда, потому что она сразу нырнула в постель.
Джордж отвернулся и снял рубашку.
— Твоя спина! — воскликнула Верина. — О боже! Какой ужас!
Джордж чувствовал, что после водомета у него болела спина, но ему не приходило в голову, что остались какие-то следы. Он встал спиной к зеркалу рядом с дверью, посмотрел через плечо и понял, что привело Верину в ужас: вся кожа у него покрылась фиолетовыми синяками.
Он медленно снял ботинки и носки. У него была эрекция, и он надеялся, что она ослабнет, но этого не происходило. Здесь он был над собой не властен. Он встал, снял брюки и трусы и так же быстро, как и она, лег в постель.
Они обнялись. Его эрекция упиралась в ее живот, но она никак не реагировала. Ее волосы щекотали ему шею, и ее груди расплющились о его грудную клетку. Он сильно возбудился, но инстинкт подсказывал, что двигаться не нужно, и он подчинился ему.
Верина заплакала. Сначала она негромко постанывала, и Джордж не мог понять, выражают ли эти звуки ее сексуальные ощущения. Потом он почувствовал ее теплые слезы на своей груди, и она начала содрогаться от рыданий. Он погладил ее по спине естественным жестом утешения.
Он удивлялся тому, что делает: лежит обнаженный с красивой женщиной в кровати, гладит ее по спине, и не более того. Но в этом содержался более глубокий смысл. У него было смутное, но совершенно определенное чувство, что они дают друг другу утешение более сильное, чем секс. Они оба находились во власти переживания, которому Джордж не мог дать определения.
Рыдания Верины постепенно стихли. Через некоторое время ее тело обмякло, дыхание стало равномерным и неглубоким, и она погрузилась в бесчувствие сна.
Эрекция у Джорджа ослабла. Он закрыл глаза и сосредоточился на теплоте ее тела, легком аромате, исходившем от ее кожи и волос. Он был уверен, что не сможет спать, держа в объятиях такую девушку.
Но он уснул.
Когда он проснулся утром, она уже ушла.
* * *
В то субботнее утро Мария Саммерс отправилась на работу в пессимистическом настроении.
В то время как Мартин Лютер Кинг находился в тюрьме в Алабаме, Комиссия по гражданским правам подготовила ужасающий доклад о жестоком обращении с неграми в Миссисипи. Но администрация Кеннеди изощрилась извратить его. Юрист из министерства юстиции Берк Маршалл выступил с письменным заявлением, передергивающим факты. Шеф Марии, Пьер Сэлинджер, назвал предложения, содержащиеся в докладе, экстремистскими. Так была одурачена американская пресса.
И заправлял всем этим человек, которого любила Мария. У президента Кеннеди доброе сердце, считала она, но он всегда поступает с оглядкой на следующие выборы. Прошлогодние промежуточные выборы принесли ему успех. Его популярность выросла благодаря хладнокровию, проявленному им во время Карибского кризиса, и победу республиканцев удалось предотвратить. Но сейчас его волновала борьба за предстоящее в следующем году переизбрание на второй срок. Ему не нравились сторонники сегрегации, но он не хотел жертвовать собой в сражении против них.
В итоге кампания за гражданские права пошла на убыль.
У брата Марии было четверо детей, которых она обожала. Им и детям Марии, если они у нее будут, предстояло вырасти американцами второго сорта. Если они поедут на Юг, им будет трудно найти отель, где они смогут остановиться. Если они попробуют войти в церковь для белых, их туда не пустят, а если пустят, то только при пасторе, считающем себя либералом, да и посадят на специальные, отведенные для негров места, отгороженные веревкой. Они увидят табличку «только для белых» на дверях общественного туалета и стрелку, указывающую цветным дорогу к ведру на заднем дворе. Они будут спрашивать, почему на телевизионном экране нет чернокожих людей, и их родители не будут знать, что ответить.
Придя на работу, она увидела газеты.
На первой полосе «Нью-Йорк таймс» поместила фотографию из Бирмингема, взглянув на которую Мария ахнула от ужаса. На ней был изображен белый полицейский с разъяренной немецкой овчаркой. Собака вцепилась зубами в безобидно выглядевшего негритянского юношу, а полицейский держал его за шерстяную куртку. Полицейский оскалил зубы в злобной улыбке, словно сам хотел укусить кого-то.
Нелли Фордхэм, услышав, как ахнула Мария, оторвала глаза от «Вашингтон пост» и сказала:
— Отвратительно.
Та же самая фотография была на первых полосах многих других американских и зарубежных газет.
Мария села за стол и начала читать. С проблеском надежды она отметила, что тон изменился. Пресса уже не имела возможности осудительно указывать пальцем на Мартина Лютера Кинга и говорить, что его кампания несвоевременна и что негры должны проявить терпение. Репортаж с неопровержимой достоверностью жанра внес изменения в таинственный процесс, который Мария научилась уважать и бояться.
Она с возмущением начала сознавать, что белые южане зашли слишком далеко. Сейчас пресса заговорила о жестокости в отношении детей на улицах Америки. Еще повторялись измышления, что во всем виноваты Кинг и его последователи, однако сторонники сегрегации смягчили традиционный категоричный тон осуждения. Неужели одна фотография могла все изменить?
