Она перебросилась несколькими словами с Аней, потом пошла в свою спальню и села на кровать читать то, что написал Василий.
Его почерк изменился. Буквы стали мельче, завитушки — не такими размашистыми. Свидетельствовало ли это об изменении личности, или же он экономил писчую бумагу?
Таня начала читать.
«Иосиф Иванович Маслов, которого называли Coco, был вне себя от радости, когда принесли подпорченную еду.
Как правило, охранники разворовывали продукты и продавали их. Заключенным доставалась лишь жидкая каша утром и баланда из репы вечером. Продукты редко портились в Сибири, где температура окружающего воздуха обычно была минусовой, но коммунизм творил чудеса. Поэтому изредка, когда в мясе копошились черви и жир начинал протухать, повар бросал все это в кастрюлю, заключенные радовались. Coco проглотил кашу с плохо пахнущим растопленным свиным салом и не отказался бы съесть еще».
Таню начало подташнивать, но в то же время она должна была читать дальше. Каждая страница производила на нее все большее впечатление. Речь шла о необычных отношениях между двумя заключенными: интеллигентом-диссидентом и необразованным уголовником. Стиль у Василия был простой и доходчивый. Жизнь в лагере описывалась живым, нарочито грубым языком. Но простым описанием автор не ограничивался. Вероятно, благодаря тому, что Василий имел опыт в работе с радиосценариями, он знал, как придать динамизм повествованию. Таня отметила, что при чтении ее интерес нисколько не ослабевал.
Вымышленный лагерь находился в сибирской тайге, и те, кто в нем содержался, занимались рубкой леса. Никаких правил по технике безопасности там не существовало, спецодежда не выдавалась, поэтому часто происходили несчастные случаи. Таня особо отметила эпизод, в котором уголовник перерезал пилой артерию на руке, а спас его тот самый диссидент: он перетянул руку жгутом. Был ли это Василий? Не он ли спас жизнь посыльному, доставившему рукопись в Москву из Сибири?
Таня дважды прочитала рассказ. Она будто беседовала с Василием: написанное на бумаге она сотню раз слышала во время дискуссий и споров; она узнавала то, что он высмеивал, к чему относился с волнением и над чем иронизировал. Все это заставляло ее сердце сжиматься.
Сейчас, когда она знала, что Василий жив, ей нужно было выяснить, почему он не вернулся в Москву. В рассказе содержался ключ к этому. Но Таня знала того, кто мог разузнать почти все: ее брат.
Она положила рукопись в ящик прикроватного столика, вышла из спальни и сказала матери:
— Мне нужно повидаться с Димкой. Я скоро вернусь.
На лифте она спустилась на этаж, на котором жил ее брат.
Дверь открыла его жена Нина, которая была на девятом месяце беременности.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала Таня.
Она немного слукавила. Нина давно пересекла тот рубеж, когда о беременной женщине говорят, что она «расцвела». Она стала грузной, ее груди обвисли, вперед выдавался тугой живот. Ее бледная кожа казалась еще светлее под веснушками, а рыже-каштановые волосы лоснились. Она выглядела старше своих двадцати девяти лет.
— Входи, — сказала она усталым голосом.
Димка смотрел новости. Он выключил телевизор, поцеловал Таню и предложил ей пива.
В доме находилась мать Нины — Маша, которая приехала из Перми помогать дочери ухаживать за ребенком. Маша, невысокого роста, рано состарившаяся деревенская женщина, одетая в черное, явно гордилась своей дочерью, ставшей горожанкой и живущей в шикарной квартире. До встречи с Машей Таня полагала, что та работала школьной учительницей, но, к своему удивлению, узнала, что на самом деле она была всего лишь уборщицей в деревенской школе. Нина делала вид, что ее родители занимают более высокий статус, — так поступают почти все, подумала Таня.
Они говорили о беременности Нины. Таня выжидала момент, когда можно будет пообщаться с Димкой с глазу на глаз. Она вовсе не собиралась заводить разговор о Василии в присутствии Нины или ее матери. Бессознательно она не доверяла жене брата.
Таня не знала, почему у нее возникло такое сильное чувство. Наверное, из-за беременности невестки, подумала она. Нину интеллигенткой не назовешь, но и в уме ей не откажешь: она не из тех, кто будет переживать из-за случайной беременности. Таня подозревала, что Нина хитростью женила Димку на себе. Таня знала, что ее брат всегда поступал решительно и руководствуясь здравым смыслом, и только с женщинами он вел себя как наивный романтик. Почему Нина решила завлечь его? Не потому ли, что Дворкины принадлежали к элите, а Нина была честолюбива?
Не будь стервой, подумала Таня.
Полчаса она проболтала о всяких пустяках, а потом собралась уходить.
В отношениях между братом и сестрой не было ничего сверхъестественного, но они знали друг друга настолько хорошо, что каждый из них мог угадывать мысли другого. Димкина интуиция подсказала ему: Таня пришла не для того, чтобы говорить о беременности Нины.
— Мне нужно вынести мусор, — сказал он, вставая. — Ты не поможешь мне, Таня?
Они спустились на лифте с мусорными ведрами. Во дворе за домом им никто не попался на глаза, Димка спросил:
— Что случилось?
— Василий Енков отсидел свой срок, но в Москву не вернулся.
Димкино лицо посуровело. Он любил Таню, она знала это, но он расходился с ее политическими взглядами.
— Енков сделал все возможное, чтобы навредить правительству, на которое я работаю. Почему меня должно волновать, что с ним случилось?
— Он верит в свободу и справедливость, как и ты.
— Такого рода подрывная деятельность дает основание упертым консерваторам выступать против реформ.
Таня знала, что она защищает себя и Енкова.
— Если бы не такие люди, как Василий, мы бы только и слышали, что у нас все хорошо, и никто не настаивал бы на переменах. Кто бы знал, что они убили Устина Бодяна, например?
— Бодян умер от воспаления легких.
— Димка, это недостойно тебя. Он умер из-за невнимания, проявленного к нему, и ты это знаешь.
— Да, это так, — вынужденно признал Димка. — Ты любишь Василия Енкова? — спросил он мягким голосом.
— Нет, он мне нравится. Он забавный, умный и смелый. Но он по натуре такой мужчина, которому постоянно нужны новые молодые девушки.
— Или он был таким. В лагере нет нимфеток.
— Тем не менее он друг и отсидел свой срок.
— В мире много несправедливости.
— Я хочу знать, что с ним случилось, и ты можешь разузнать для меня. Если ты не сочтешь за труд.
Димка вздохнул.
— А как насчет моей карьеры? В Кремле не приветствуется сострадание к диссидентам, с которыми обращаются не по справедливости.
Он смягчился, и это обнадежило Таню.
— Пожалуйста. Для меня это много значит.
