Значит, преступный мир. Выходит, что в кругу Натальиных друзей и близких родственников есть отпетые преступники.
Неудивительно, что она почти ничего не говорила о своей личной жизни.
Димка быстро ехал в Кремль, но, к своему сожалению, оказался там позже Хрущева. Тот, как ни странно, находился в хорошем настроении: Димка слышал, как он смеется. Можно было воспользоваться моментом и заговорить о Василии Енкове. Димка выдвинул ящик стола и достал личное дело Енкова из КГБ. Взяв папку с документами на подпись Хрущеву, он спохватился. Неразумно делать это даже для его любимой сестры. Но он подавил в себе тревогу и вошел в главный кабинет.
Первый секретарь сидел за большим письменным столом и говорил по телефону. Он не любил это средство общения и предпочитал личную беседу с глазу на глаз: в таком случае, как он утверждал, он видел, когда ему лгали. Однако этот разговор был веселый. Димка положил письма перед ним, и он начал подписывать их, продолжая говорить и смеяться в трубку.
Положив ее, он спросил:
— Что у тебя в руках? Не чье-то ли личное дело из КГБ?
— Василий Енков. Приговорен к двум годам в исправительно-трудовом лагере за то, что имел при себе листовку о певце-диссиденте Устине Бодяне. Он отбыл свой срок, но его оттуда не выпускают.
Хрущев перестал подписывать письма и поднял голову.
— У тебя есть какой-то личный интерес?
У Димки по спине пробежал холодок.
— Отнюдь нет, — солгал он, подавив тревогу в голосе. Если бы он выдал, что его сестра каким-то образом связана с осужденным антисоветчиком, на его карьере и карьере сестры можно было ставить крест.
Хрущев прищурил глаза.
— Так почему мы должны разрешать ему вернуться домой?
Димка пожалел, что не отказал Тане. Он должен был знать, что Хрущев раскусит его: лидером Советского Союза не стать человеку без подозрительности, доходящей до паранойи. Димка в отчаянии пошел на попятный.
— Я не имею в виду, что нам следует вернуть его домой, — сказал он как можно спокойнее. — Я просто подумал, что вы захотите что-нибудь узнать о нем. Его преступление пустячное, свое наказание он отбыл, и воздать справедливость в отношении не представляющего опасности диссидента было бы в духе вашей политики осторожной либерализации.
Хрущеву нельзя было заморочить голову.
— Тебя кто-то просил об одолжении. — Димка открыл рот, чтобы возразить, но Хрущев поднял руку, останавливая его. — Не возражай, я не против. Влияние — это вознаграждение за тяжелый труд.
Димка почувствовал, словно отменили смертный приговор.
— Спасибо, — сказал он, акцентируя признательность голосом сильнее, чем хотел.
— Кем работает Енков в Сибири? — спросил Хрущев.
До сознания Димки дошло, что трясется рука, держащая папку. Он прижал ее к туловищу.
— Он электрик на электростанции. Это не его специальность, но когда-то он работал по части радио.
— В Москве кем он работал?
— Редактором радиосценариев.
— Что за хрень! — Хрущев бросил ручку. — Редактор радиосценариев? Что в этом толку? В Сибири позарез нужны электрики. Оставить его там. От него есть хоть какая-то польза.
Димка с тревогой уставился на него. Он не знал, что сказать.
Хрущев взял свою ручку и снова начал подписывать документы.
— Редактор радиосценариев, — пробормотал он. — Этого еще не хватало.
***
Таня напечатала на машинке под копирку рассказ Василия «Во власти стужи» в трех экземплярах.
Годился он только для самиздата. Василий изобразил лагерь с безжалостной достоверностью, но он сделал нечто большее. Перепечатывая рассказ, она поняла с болью в сердце, что лагерь — это весь Советский Союз, и в рассказе подвергалось суровой критике советское общество. Василий излагал правду так, как это не могла Таня, и ее мучила совесть. Каждый день она писала статьи, которые печатались в газетах и журналах повсюду в СССР; каждый день она осторожно избегала реальности. Она не писала вопиющую ложь, но она обходила стороной бедность, несправедливость, репрессии и бесхозяйственность, являвшиеся характерными чертами ее страны. Вышедшее из-под пера Василия показало ей, что ее жизнь была сокрытием правды.
Она отнесла машинописный текст своему редактору Даниилу Антонову.
— Мне прислали это анонимно по почте, — сказала она. Он мог догадаться, что она обманывает его, но он не посмел бы предать ее. — Этот, рассказ написан в лагере.
— Мы не можем опубликовать его, — сразу же отозвался он.
— Я знаю. Но он очень хороший — произведение великого писателя, я думаю.
— Почему ты показываешь его мне?
— Ты знаешь редактора журнала «Новый мир».
Даниил задумался.
— Он иногда печатает кое-что смелое.
Таня понизила голос:
— Я не знаю, насколько далеко пойдет либерализация Хрущева.
— Эта политика проводится непоследовательно, но общая установка состоит в том, чтобы эксцессы прошлого обсуждались и осуждались.
— Ты можешь прочитать его и, если он тебе понравится, показать редактору?
— Конечно. Даниил прочитал несколько строк. — Как думаешь, почему его прислали тебе?
— Вероятно, его написал кто-то, с кем я встречалась, когда ездила в Сибирь два года назад.
— А. Он кивнул. Тогда понятно. — Он имел в виду: неплохо придумано.
— Автор, возможно, заявит о себе, если рассказ будет принят к публикации.
— Хорошо, — сказал Даниил. — Я постараюсь.
Глава двадцать пятая
Университет штата Алабама был последним университетом в США только для белых. Во вторник, 11 июня, двое молодых негров прибыли в студенческий городок в Тускалузе для зачисления в вуз. Джордж Уоллес, низкорослый губернатор Алабамы, стоял у дверей университета, скрестив на груди руки и расставив ноги, с намерением не пустить их.
В министерстве юстиции в Вашингтоне Джордж Джейкс сидел с Бобби Кеннеди и другими должностными лицами, слушая по телефону, что говорили люди, находившиеся в университете. Телевизор был включен, но в тот момент ни одна из телевизионных сетей не вела передачу с места события.
Менее года назад во время беспорядков в Университете штата Миссисипи застрелили двух человек, после того как в университет зачислили первого цветного студента. Братья Кеннеди были полны решимости не допустить повторения трагедии.
Джордж побывал в Тускалузе и видел тенистый студенческий городок университета. На него косо смотрели, когда он прохаживался по зеленым лужайкам, один темнокожий среди миловидных девушек в носках с отворотом и симпатичных юношей в блейзерах. Он нарисовал для Бобби величественный портик здания «Фостер аудиториум» с тремя дверями, перед которыми сейчас стоял губернатор Уоллес рядом с переносной трибуной, окруженной дорожными полицейскими. Июньская температура в Тускалузе поднимается до 38 градусов по Цельсию. Джордж представлял, как журналисты и фоторепортеры, толпящиеся перед Уоллесом в ожидании вспышки насилия, обливаются потом.
