— Американскую музыку можешь играть? — спросил он.
— Еще бы, — ответил Валли.
— Приходи в семь тридцать. Посмотрим.
— Сколько вы будете мне платить?
Хотя Валли все еще получал деньги на житье от Еноха Андерсона, бухгалтера на фабрике отца, ему очень хотелось доказать, что он может быть финансово независим, и оправдать свой отказ следовать советам родителей о выборе профессии.
Но Дитер, казалось, немного обиделся, будто Валли спросил о чем-то недозволенном.
— Поиграй полчаса, — небрежно сказал он. — Если ты мне понравишься, поговорим о деньгах.
При всей своей неопытности Валли не был простаком, и он понял, что этот уклончивый ответ служил сигналом, что денег будет немного. Однако это было единственное предложение, полученное им за два часа, и он принял его.
Он пошел домой и весь день занимался тем, что подбирал американские песни на получасовое исполнение. Он решил, что начнет с песни «Если бы у меня был "хаммер"», публике в отеле «Европа» она нравилась. Он также исполнит «Эта земля — твоя земля» и «Смертная тоска». Он отрепетировал их все, хотя едва ли была такая необходимость.
Когда Ребекка и Бернд вернулись домой с работы и услышали его новость, Ребекка заявила, что пойдет с ним.
— Я никогда не слышала, как ты играешь перед публикой, — сказала она. — Я только слышала, как ты бренчишь дома и никогда не заканчиваешь начатую песню.
Такое говорить было в ее духе, особенно сегодня, когда Ребекка и Бернд находились под впечатлением такого события, как визит в Германию президента Кеннеди.
Родители Валли и Ребекки считали, что только твердая позиция Америки не позволила Советскому Союзу завладеть Западным Берлином и включить его в состав Восточной Германии. Кеннеди в их глазах выглядел героем. Сам Валли симпатизировал любому, кто строил козни тираническому правительству Восточной Германии.
Валли накрыл на стол, пока Ребекка готовила ужин.
— Мама всегда говорила нам, что если ты хочешь чего-то добиться, вступай в политическую партию и проводи свою линию, — сказала она. — Бернд и я хотим, чтобы Восточная и Западная Германия объединились, чтобы мы и тысячи других немцев снова жили одной семьей. Вот почему мы вступили в Свободно-демократическую партию.
Валли всем сердцем хотел того же, но он не мог представить себе, как это может произойти.
— Как ты думаешь, что сделает Кеннеди? — спросил он.
— Он может сказать, что мы должны научиться жить с Восточной Германией, по крайней мере пока. Это верно, но это не то, что мы хотим слышать. Я надеюсь, что он даст в глаз коммунистам, если ты хочешь знать правду.
После ужина они пошли смотреть новости. Их телевизор последнего выпуска фирмы Франка давал четкое изображение, в отличие от размытой картинки старых моделей.
В тот день Кеннеди прибыл в Западный Берлин.
Он выступил с речью перед Шёнебергской ратушей. На площади собралась масса народа. По словам диктора последних известий, там насчитывалось четыреста пятьдесят тысяч человек.
Симпатичный молодой президент выступал на открытой площадке. Позади него развевался огромный звездно-полосатый флаг. Ветер трепал густые волосы Кеннеди. Он был готов к борьбе.
— Есть такие, которые говорят, что коммунизм — это волна из будущего, — произнес он. — Пусть они приедут в Берлин.
Толпа одобрительно взревела. Раздались еще более громкие возгласы, когда он повторил эту фразу по-немецки:
— Lass' sie nach Berlin kommen!
Валли видел, что Ребекка и Бернд были в восторге от этого.
— Он не ведет речь о нормализации или реалистично принимает статус-кво, — одобрительно кивнула Ребекка.
Кеннеди говорил откровенно:
— У свободы есть много трудностей, и демократия несовершенна.
— Это он о неграх, — пояснил Бернд.
Потом Кеннеди сказал вызывающе:
— Но мы никогда не стали бы возводить стену, чтобы удерживать наших людей и не давать им возможности уйти от нас.
— Верно! — воскликнул Валли.
Июньское солнце осветило голову президента.
— Все свободные люди, где бы они ни жили, — сейчас граждане Берлина, — сказал он. — И поэтому, как свободный человек, я горжусь словами «Ich bin em Berliner»(Я — берлинец (нем.)).
Толпа обезумела. Кеннеди отошел от микрофона и положил страницы с речью в карман пиджака.
Бернд широко улыбался.
— Думаю, Советы поймут смысл этих слов, — сказал он.
— Хрущев просто взбесится, — заметила Ребекка.
— И поделом, — выпалил Валли.
Ребекка и он были в приподнятом настроении, когда они на автомобиле, приспособленном для Бернда и его кресла-каталки, ехали на Рипербан. Днем «Эль-Пасо» пустовал, а сейчас там сидела горстка посетителей. Дитер в ковбойской шляпе, настроенный ранее менее чем дружески, в этот вечер был сердит. Он сделал вид, будто забыл, что пригласил Валли, и Валли боялся, что он отменит прослушивание; но потом большим пальцем указал на небольшую сцену в углу.
Пиво разносила барменша средних лет с большим бюстом. На ней была юбка в клетку и бандана на шее. Жена Дитера, догадался Валли. Ясно, они хотели придать своему бару определенный имидж, но ни тот, ни другой не обладали обаянием и не привлекали большого числа посетителей — ни американцев, ни кого-либо еще.
Валли надеялся, что он может стать новичком-волшебником, который прельстит толпы народа.
Ребекка купила два пива. Валли подключил усилитель к сети и включил микрофон. Валли почувствовал, как им овладевает волнение. Ему нравилось это состояние. Вот когда он бывал в ударе. Он посмотрел на Дитера и его жену, гадая, когда они захотят, чтобы он начал играть, но те не проявляли к нему никакого интереса. Тогда он дернул за струну и запел «Если бы у меня был "хаммер"».
Несколько посетителей с любопытством взглянули на него и опять вернулись к своему разговору. Ребекка с энтузиазмом стала хлопать в такт музыке, но никто не поддержал ее. Он старался изо всех сил, ритмично ударяя по струнам и громко распевая. Еще две-три минуты, и эта толпа будет у моих ног, про себя сказал он.
Валли еще не допел песню, как выключился микрофон. И усилитель тоже. Не иначе неполадка в сети, подающей ток на сцену.
Валли закончил песню без усилителя, думая, что так лучше чем обрывать ее на середине.
Он положил гитару и пошел к бару.
— На сцене вырубился ток, — сказал он Дитеру.
— Знаю, — проворчал Дитер. — Я выключил его.
Валли опешил.
— Почему?
— Не хочу слушать всякую чепуху.
Валли почувствовал, будто его ударили. Каждый раз, когда он выступал перед публикой, людям нравилось, что он исполнял. Ему никогда не говорили, что его музыка чепуха. В животе у него похолодело. Он не знал, что сказать или делать.
