— Что вам надо?
— Поговорить с твоей племянницей Алисой.
— Откуда вы знаете, что она здесь?
Ганс улыбнулся и не удостоил ее ответом. Штази знала все.
Лили пошла на кухню.
— Это Ганс Гофман. Он хочет видеть Алису.
Алиса встала, побледнев от страха.
— Отведи его наверх, — сказала Карла. — И останься с ними.
Каролин приподнялась на стуле.
— Я пойду с ней.
Карла удержала ее за руку.
— Тебе незачем иметь дело со Штази.
Каролин послушалась и села на место. Лили придержала дверь для Алисы, когда та выходила в холл. Обе женщины стали подниматься по лестнице, а Ганс последовал за ними.
Из вежливости Лили чуть было не предложила Гансу кофе, но спохватилась. Пусть он засохнет от жажды.
Ганс взял оставленный Алисой на столе сборник рассказов о Шерлоке Холмсе.
— На английском, — констатировал он, словно этот факт подтверждал подозрения. Он сел, подтянув на коленях брюки из тонкой шерсти, чтобы не было складок. Он положил квадратный пакет на пол рядом со стулом. — Итак, юная Алиса, ты хочешь поехать в Западную Германию. Зачем?
Теперь он стал большой шишкой. Лили не знала точно, как называется его должность, но он не был просто сотрудником тайной полиции. Он выступал с речами на митингах и давал интервью прессе. Однако он не был столь важным, чтобы преследовать семью Франков.
— Мой отец живет в Гамбурге, — ответила Алиса на его вопрос. — И моя тетя Ребекка.
— Твой отец — убийца.
— Это случилось до моего рождения. Вы наказываете меня за это? Разве это в духе того, что вы называете коммунистической справедливостью?
Ганс ехидно усмехнулся.
— Ты бойка на язык, как твоя бабушка. Эта семья не способна усваивать уроки.
Лили сердито заметила:
— Мы усвоили, что мелкие чиновники в коммунистической системе могут мстить, пренебрегая справедливостью и законом.
— Ты полагаешь, что своей болтовней ты убедишь меня дать разрешение Алисе на поездку?
— Ты уже все решил, — безнадежно сказала Лили. — Ты собираешься отказать. Ты не приехал бы, чтобы сказать «да». Ты приехал позлорадствовать.
— Где в работах Карла Маркса написано, что в коммунистическом государстве рабочим не разрешается ездить в другие страны? — спросила Алиса.
— Складывающиеся условия вызывают необходимость в ограничениях.
— Ничего подобного. Я хочу видеть отца. А вы мне препятствуете. Почему? Только потому, что вы можете. Это не имеет никакого отношения к социализму, а к тирании имеет отношение прямое.
У Ганса перекосился рот.
— Вы буржуи, — с отвращением выдавил из себя Ганс. — Вы не выносите, когда другие имеют над вами власть.
— Буржуи? — возмутилась Лили. — У меня нет шофера в форме, который держал бы надо мной зонт, когда я иду от машины к дому. И у Алисы также. В этой комнате только один буржуй, Ганс.
Он поднял пакет с пола и отдал Алисе.
— Вскрой его.
Алиса удалила коричневую оберточную бумагу. Внутри был последний альбом ансамбля «Плам Нелли» «Толкование снов». Ее лицо засияло.
Какую свинью на сей раз решил подложить Ганс, подумала Лили.
— Почему бы тебе не послушать пластинку отца? — сказал Ганс. Алиса вынула белый конверт из цветной обложки. А потом двумя пальцами достала черную виниловую пластинку из конверта.
Она сразу развалилась надвое.
— Кажется, она разбилась. Какая жалость, — добавил Ганс. Алиса заплакала.
Ганс встал.
— Я знаю, где выход, — сказал он и ушел.
* * *
Унтер-ден-Линден это широкий бульвар, тянувшийся через Восточный Берлин до Бранденбургских ворот. Под другим названием он шел дальше по Западному Берлину, пересекая парк Тиргартен, но с 1961 года Унтер-ден-Лиден заканчивался тупиком у Бранденбургских ворот, перегороженный Берлинской стеной. Из парка с западной стороны вид на Бранденбургские ворота портил высокий, уродливый, серо-зеленый забор, исписанный граффити и с предупреждающим щитом: «Вы покидаете Западный Берлин».
За ограждением находилось простреливаемое пространство.
Бригада рабочих, обслуживающих гастроли «Плам Нелли», соорудила сцену прямо перед уродливым ограждением и поставила мощные динамики, обращенные в сторону парка. По распоряжению Валли такие более мощные динамики направили в противоположную сторону, на Восточный Берлин. Он хотел, чтобы Алиса слышала его. Один журналист сказал ему, что восточногерманское правительство возражает против динамиков. «Передайте им, что если они снесут свою стену, я уберу свою», — заявил он, и его слова попали во все газеты.
Первоначально они планировали устраивать гастроли в Гамбурге, но когда Валли услышал, что Ганс Гофман разбил пластинку Алисы, в ответ он попросил Дейва переориентироваться на Берлин, чтобы миллион восточных немцев услышал песни, которые Гофман не дал послушать Алисе. Дейву понравилась эта идея.
Сейчас они стояли вместе и смотрели на сцену со стороны, а тысячи поклонников собирались в парке.
— Мы будем звучать громче, чем когда-либо, — сказал Дейв.
— Отлично, — обрадовался Валли. — Я хочу, чтобы мою гитару слышали даже в Лейпциге.
— Помните, как было раньше? — спросил Дейв. — Маленькие динамики на бейсбольных стадионах.
— Нас не могли слышать — мы сами себя не слышали.
— Теперь сотни тысяч людей могут слушать музыку, которая звучит так, как задумали.
— Это просто чудо.
Ребекка ждала Валли в его гримерной.
— Фантастика, — сказала она, когда он вошел. — В парке, должно быть, сто тысяч человек.
Она была с седовласым мужчиной примерно ее возраста.
— Это мой друг Фред Биро, — представила она его.
Валли пожал ему руку, и Фред сказал:
— Большая честь познакомиться с вами. — Он говорил по-немецки с венгерским акцентом.
Валли обрадовался. Так значит, его сестра завела роман в пятьдесят три года! Это хорошо. Мужчина вроде бы в ее вкусе, интеллигентный, но чересчур важный. И выглядит она моложе, с прической в стиле принцессы Дианы и в лиловом платье.
Они немного поговорили и оставили его, давая ему возможность приготовиться к выходу на сцену. Валли переоделся в чистые голубые джинсы и огненно-красную рубашку. Глядя в зеркало, он подвел глаза, чтобы придать им больше выразительности. Он с отвращением вспомнил, как раньше дозировал потребление наркотика: немного перед выступлением для тонуса, а после солидную порцию как вознаграждение. Он ни на секунду не хотел возвращаться к тем привычкам.
