Люк был заворожен переменой в выражении ее лица.
Впервые она утратила свою скованность в его присутствии.
Голос ее звучал мягко, глаза светились в полумраке, еще больше походя на кошачьи. Она продолжала говорить, но он не слушал. Он размышлял о том, как было бы хорошо распустить ее шелковистые черные волосы и обвить вокруг запястья, чтобы удержать ее на месте, пока он станет ее целовать.
Она такая легкая, что он не почувствует ее веса, когда посадит на колени. Но все же, несмотря на всю свою хрупкость, она обладала железной волей и бесстрашием, которыми он не мог не восхищаться. Даже Мэри не осмеливалась перечить ему, когда он гневался.
– Когда дела идут совсем плохо, – продолжала она рассказывать, – русские говорят, что все перемелется, то есть все пройдет. Мой отец любил так говорить… – Она резко вдохнула и замолчала.
По выражению ее глаз Люк понял, что упоминание об отце для нее тема слишком болезненная, и тихо попросил:
– Расскажите мне о нем.
Глаза ее блестели от слез.
– Он умер несколько лет назад. Он был добрым и честным человеком, такому люди доверяют быть третейским судьей в спорах. Он умел понять разные точки зрения. После его смерти все изменилось. – Горькая и милая улыбка тронула ее губы. – Иногда мне отчаянно хочется поговорить с ним. Я не могу поверить, что больше никогда его не увижу. Поэтому мне еще больнее находиться вдали от дома: все, что у меня связано с ним, – там, в России.
Люк с беспокойством наблюдал за ней. Какое-то чувство рвалось из самой глубины его души, кипело, скрытое внешним спокойствием. Оно было слишком опасно, чтобы его анализировать. После смерти Мэри он сосредоточился лишь на том, чтобы выжить. Конечно, при этом некоторые потребности приходилось удовлетворять. Однако желание никогда не грозило разрушить крепость, вернее, склеп его одиночества. Так было до сих пор. Ему следовало отослать эту гувернантку прочь, навсегда, до того как дело зайдет далеко. Спор насчет беременной служанки был прекрасным предлогом для того, чтобы ее уволить, и провались эти Эшборны ко всем чертям! Но почему-то он не смог сделать это.
Он с трудом выдавил из пересохшего горла:
– Вы собираетесь когда-нибудь вернуться?
– Я… – Она посмотрела на него такими несчастными и потерянными глазами, что у него перехватило дыхание, и прошептала:
– Я не могу.
В следующую секунду она исчезла, рванувшись мимо него, вон из библиотеки, не взяв с собой книжку, за которой приходила.
Люк побоялся последовать за ней. Он остался сидеть в каком-то оцепенении от нахлынувших одновременно сострадания и желания. Почти лежа в кресле, он яростно смотрел в потолок. Бог свидетель: в том, что касалось женщин, дураком он не был. И менее всего он походил на человека, которого может поймать в свои сети таинственное воздушное создание. Она была слишком молода, слишком…, иностранка…, слишком не похожа на Мэри…, во всем.
При мысли о жене Люк встал, напряжение в мышцах стало ослабевать. Как мог он предать Мэри? И таким образом! Он вспомнил, какую радость и удовольствие он получал с женой в постели, как ее теплое тело уютно прижималось ночью к нему, как она целовала его по утрам, стараясь разбудить. И всегда им было так хорошо вместе. После того как она покинула этот мир, физическая потребность вынуждала его находить других женщин, но это было совсем иное.
Он и думать не мог, что в его жизнь войдет кто-то еще.
Не то чтобы сейчас рушилось самообладание и бурлили все чувства. Но эта гувернантка становилась наваждением, и он ничего не мог сделать, чтобы этому помешать.
Он даже не знал ее настоящего имени. Усмехнувшись с издевкой над собой, он потянулся к бокалу с бренди.
– За вас, – пробормотал он, салютуя бокалом пустому креслу напротив. – Кто бы вы ни были, черт бы вас побрал!
* * *
Тася добежала до своей комнаты и захлопнула за собой дверь. Она пробежала без передышки три лестничных пролета. У нее кололо в боку, и теперь, держась за него и задыхаясь, она без сил прислонилась к стене.
Ей не надо было так убегать из библиотеки, но если бы она осталась, то, вероятнее всего, разразилась бы слезами от жалости к себе. Рассказ о России вызвал в ней неистовую тоску по родине. Ей до боли захотелось поговорить с матерью, увидеть знакомые лица и места, снова услышать родной язык и чтобы кто-то назвал ее настоящим, собственным именем…
– Тася, – послышалось ей.
Сердце замерло. Она ошеломленно оглядела пустую комнату: может быть, кто-то прошептал ее имя? Краем глаза она увидела тень, мелькнувшую в зеркале шкафа. Ее охватил страх. В полной панике она хотела бежать, но какая-то непонятная, страшная сила заставила ее сделать сначала один шаг вперед, потом другой… Она не могла оторвать глаз от зеркала.
– – Тася, – снова почудилось ей, и она в ужасе отшатнулась. Рука ее потянулась ко рту, сдерживая рвущийся крик ужаса.
Князь Михаил Ангеловский с залитым кровью лицом в упор смотрел на нее из зеркала темными провалами глаз.
Синеватые губы его раздвинулись в издевательской ухмылке.
– Убийца.
Тася не могла оторвать глаз от жуткого видения.
В ушах слышалось странное жужжание. Она понимала, что этого на самом деле нет… Это лишь видение, порожденное ее виной и воображением. Она закрыла на миг глаза, желая, чтобы видение исчезло, но, когда снова открыла их, видение все еще было на месте. Она отняла руку ото рта и онемевшими губами запинаясь выговорила:
– Миша, я не собиралась убивать тебя…
– Кровь на твоих руках.
Дрожащая Тася посмотрела на свои руки и увидела, что они в крови. Сдавленный крик раздался в комнате.
Она сжала кулаки и крепко зажмурилась.
– Оставь меня в покое! – прорыдала она. – Я не буду тебя слушать. Оставь меня в покое!
Слишком испуганная, чтобы бежать и вообще что-то делать, она стояла как соляной столп. Жужжание в ушах медленно затихало. Она вновь открыла глаза и посмотрела на свои руки. Они были чистыми и белыми. В зеркале было пусто. Кое-как она добралась до постели и опустилась на нее, не вытирая струившихся по щекам слез.
Ей потребовалось много времени, чтобы успокоиться.
Когда паника прошла, она оказалась совсем обессиленной.
Лежа на постели, она смотрела в потолок и вытирала рукавом глаза. Пусть она не помнит само убийство Михаила, но ощущение вины давило ее с каждым днем все больше. Наверное, будут появляться еще другие видения и, возможно, кошмары. Ее совесть не позволяла ей забыть то, что она сделала. Это убийство навсегда останется с ней. Внутри все ныло, она застонала от тихой тоски.
Прекрати, яростно приказала она сама себе. Надо перестать мучить себя мыслями о Михаиле Ангеловском, или она сойдет с ума.
