— Думай, как хочешь, — затем развернулся, небрежно оперся спиной о перила, посмотрел куда-то поверх деревьев, изображая, что есть дела гораздо важнее, чем торчание тут со мной…
Я ждала подступающую к горлу ярость, злость, но почему-то только спокойно подумала. Нет. Первая фраза круче.
Потом убрала руки с перил и пошла, ощущая какое-то ватное спокойствие. Гера тоже, но, конечно, в другую сторону. Почему я не могла сказать, хотя бы самой себе, что он последняя сволочь и все кончено?
Воспоминания крутились, перекидываясь с начала в конец, из конца в начало, от эпизода к эпизоду в полном хаосе и неразберихе, навязывая мне странные мысли и чувства. Но во всем этом было столько энергии, которая каждый раз заставляла меня подниматься с дивана, включать музыку и… танцевать, погружаясь в какой-то совершенно иной мир.
Гера продолжал сниться, может, не каждый день, но всё ещё… насыщенно, ярко и образно. Один раз видела, как почему-то сильно тянуло к нему, но я была с Костиком. В комнате, отделенной от Геры лишь прозрачным стеклом, с Костиком мы целовались и кувыркались на диване, но при этом я продолжала видеть, как Гера ждет меня, сидит, немного ссутулившись. Потом к нему подошел Грин:
— Не жди, — сказал Грин. — Она никогда не вернется.
Глава 20
В конце апреля — итоговые экзамены в ШОДе. С девчонками я снова ехала в город, но каждый раз, когда там появлялась, то думала об одном и том же: почему в 15 лет, в январе, мне казалось, что это последний раз, а вон их сколько… приездов…
На вокзале нас встречал не только Костик, но ещё почему-то Громов с Никитой. Что делал там Громов (Никита, конечно же, с ним), оставалось для меня загадкой, с нами не было даже Грина. Но, самое интересное, это каким-то образом тоже переплеталось с моей давней мечтой: остановка, до которой провожает Саша, и Громов с каким-то другом меня встречает.
Костик подстригся. Это здорово меня расстроило, больше не было той замечательной золотистой челки с пробором посредине, я старалась не подавать виду, но Костик, чувствуя напряжение, спросил:
— Я сменил прическу. Тебе нравится?
— Нравится, — ответила я.
Я знала, что высоких баллов не наберу и вряд ли поступлю туда, куда все стремились, но так же знала, что не наберет их и Гера. Почему-то казалось, что он не умней меня. Кстати, положительных чувств он снова не вызвал, когда видела его на общих собраниях. Это еще больше расширило пропасть внутри меня, ибо реальность полностью не соответствовала тем странным представлениям и снам, которые нападали на меня в одиночестве.
— Сначала сказали твою фамилию, а потом мою! — заметил и сообщил радостно мне Костик, когда объявляли результаты по математике.
— О, это знак свыше! — прокомментировала Дашка, а я же только улыбнулась, ощущая, что внутри, помимо пропасти, начинает разрастаться еще и какой-то блок, который не дает мне вообще что-либо чувствовать.
В общежитии у девчонок собиралось много друзей. Как и в лагере, было много смеха и веселья, но я не могла принять в этом участия, блок внутри меня сковывал все движения и даже, кажется, выражение лица.
Я не могла доверять своим чувствам, каждый раз они оказывались ложными, но чему могла доверять?
Мы фотографировались общей кучей, сзади кто-то встал. Не оборачиваясь, я вдруг ощутила, что этот человек испытывает ко мне очень сильные чувства, я могла бы назвать их «любовью», если бы терпела это слово. В каком-то напряжении, в задержанном дыхании, в чем-то неуловимом любовь читалось наверняка. Но… являлась ли она правдой? Может, мое воображение? Как только затвор щелкнул, я отошла от человека, не зная, был ли это тот мальчик, с которым танцевала в лагере, или кто-то еще. Я теряла почву под ногами.
Единственное, к чему не оставалась равнодушной, так это к поцелуям в подъезде. Я приводила Костика в пролет между этажами и ощущала странную сладость, целуясь именно в этом месте. Но только до того момента, пока вдруг не ощутила, что на самом деле, мне все равно с кем целоваться, и это… ненастоящее…
— Почему ты погрустнела? — спросил Костик.
Я не ответила, потому что не знала, что сказать. Пропасть внутри разрасталась и начинала уже пугать, скоро совсем меня захватит. В тот момент я почти физически ощутила ее прикосновения.
Я подарила Костику карандашный рисунок: я, он, и именно этот подъезд с маленьким окном. Я нарисована спиной, у него — длинная челка, только лица нет.
— Я не умею рисовать лица, — объяснила Костику, а он растрогался, взглянул на меня влюбленно, и я поняла, что абсолютно далека от мира нежных эмоций, что даже не могу их принять.
Для чего меня сделали Воином? Зачем нужна эта… Сила?
Один день на сессии выдался солнечным, с Костиком мы вышли на набережную, находящуюся прямо за зданием ШОДа, и там стояли под лучами солнца, обнимаясь и слушая крики рабочих на кораблях, по-весеннему было тепло и приятно. Но вдруг я ощутила себя не там, не на этой набережной, а в лагере. Тень Костика напомнила тень Геры, солнце над рекой — солнце над южным морем, шум, запах воды… Снова напало наваждение, я считала, что оно властвует надо мной лишь в одиночестве, а тут и присутствие Костика ему не помешало. Костик ещё запел:
— В солнечный день я на прогулку выхожу… — это была песня Геры, которой в лагере он доставал всех. — Не испытывая жажды, я за имиджем слежу.
— И подруга моя, — продолжила я речетатив Костика. — Фору даст любой красотке. Ее чувства крепки, как настоящие колготки.
[35]
* * *
Это произошло за три дня до конца смены, Наташка где-то в обед подошла ко мне и спросила:
— Что у вас с Жорой?
Меня удивил ее вопрос, обычно она мало мной интересовалась.
— Не знаю, — честно ей ответила. Он не разговаривал со мной и на пляже избегал, а на закате вдруг подошел как ни в чем не бывало и попросил:
— Давай тебя сфотографирую.
Я обрадовалась и тут же захотела найти Наташку, как бы между прочим дать понять, что с Герой у нас все хорошо, он фотографировал меня на память. Но на дискотеке мы не танцевали, впервые за всю смену он не пригласил меня на «Титаник», я развернулась и ушла. Ночью девчонки гуляли, из балконной двери Никита вытащил гвозди, поэтому они пробрались к заливу от воспитателей тайком, но Гера меня не звал.
С утра мы уже готовились к отъезду, собирали вещи, что-то стирали с Галей в прачечной. Я не знала, что делать дальше, было очень грустно. Какая-то уборщица начала к нам приставать, давая советы по стирке, а мне же очень хотелось вспомнить Ахматову.
За приоткрытой дверью прачечной виднелись желто-зеленые, яркие, освещенные теплым солнцем листья.
