Раздосадованный, что эта простушка его раскусила, Горячев отвернулся к окну, чтобы женщина не видела выражение его лица:
— Чушь, полная чушь! Я и сам человек небедный, занимаю хорошую должность. Стал бы я так унижаться из-за каких-то драгоценностей! — усилием воли изобразив обиду, он продолжал: — Впрочем, если у тебя появился кто-то другой, я мешать не буду. Только скажи — и больше меня не увидишь.
Он пристально смотрел на нее, следил за каждой гримасой и понимал: женским чутьем она чувствует, что он ее не любит, но боится упустить момент. Когда и где еще встретится настоящий жених?
— Подожди, не кипятись, — Ельцова села в широкое кожаное кресло. — Я не отвергаю твое предложение, всего лишь предлагаю подождать. За это время я во всем разберусь и не сделаю ошибку.
На кончике его языка вертелось бранное слово, однако он сдержался и пожал плечами:
— Ладно, поступай как хочешь. Я готов ждать.
— И еще, Володя, — Нина покраснела. — Мы не будем больше спать вместе. Я могу забеременеть.
— И прекрасно, — улыбнулся Горячев. — Я взрослый мальчик и знаю, что от этого иногда случаются дети.
— Пока я во всем не разберусь, мне это не нужно, — оборвала его Ельцова. — А теперь, прошу тебя, уходи. Через пару дней я позвоню, обещаю. Когда у тебя заканчивается командировка?
— Как раз через пару дней, — с неудовольствием ответил он. — Ты специально не хочешь видеться со мной?
— Не говори глупости, — она резко встала, вышла в прихожую и открыла дверь. — Я всего лишь прошу отсрочку. В моем возрасте, прежде чем сделать опрометчивый шаг, всегда нужно хорошо подумать.
Тогда он не стал с ней спорить, послушно ушел и, как мальчишка, ждал ее звонка, однако она не позвонила…
— Владимир Николаевич! — В дверь заглянуло испуганное лицо секретарши, довольно смазливой и толковой. — К вам гости.
— Кто еще пожаловал? — буркнул директор. — Скажи, я никого не принимаю.
— Они из московской милиции, — протянула она. — Сами понимаете…
— Да, зови их, — он почесал седеющий затылок и придвинул к себе листок бумаги. Через минуту в кабинет вошли двое — коренастый мужчина лет сорока с утиным носом, который он постоянно поглаживал, и молодой парнишка с белобрысым чубом.
— Следователь московского ГУВД Петрушевский, — отрекомендовался первый. — Это сотрудник оперативного отдела Виктор Сарчук.
Анатолий заметил, что в красивом лице Владимира ничего не дрогнуло. Неужели он тоже невиновен?
— Так, я вас слушаю, — Горячев наклонил голову. — Извините, но я даже представить себе не могу, чем вызвал интерес московских следователей. Ко мне и местные-то ходят только для того, чтобы посмотреть соревнования.
— Ну, соревнования мы смотреть не собираемся, — резко сказал Петрушевский и ткнул ему под нос какую-то бумагу с печатями. — Сейчас в вашем кабинете будет произведен обыск. У нас имеются все соответствующие на него разрешения.
Теперь директор побелел как полотно. По худым щекам градом заструился пот.
— В чем меня подозревают? — прошептал он, лихорадочно вспоминая, какие нарушения были в его вотчине в последнее время.
— Вам знакома Нина Ельцова? — спросил Анатолий. Горячев, услышав имя и фамилию своей предполагаемой невесты, подавился слюной:
— Знакома. А в чем дело?
Петрушевский вежливо ждал, пока он прокашляется, даже любезно налил ему стакан воды. Приняв его трясущимися руками, Владимир стал пить. Зубы противно клацали о стекло, а мозг лихорадочно работал. Почему они здесь? Усилием воли он взял себя в руки и как можно спокойнее поинтересовался:
— Вы так и не сказали, в чем дело. Не Нина же прислала вас сюда. Ей стоило позвонить…
— Вы прекрасно знаете, что она никому никогда не позвонит, — молодой оперативник смотрел на него с презрением.
— Не позвонит? Почему? — удивился Владимир.
Сарчук сплюнул прямо на пол:
— Да потому что вы убили ее.
— Нина убита? — Горячев сжал голову руками. — Но этого не может быть! Вы меня разыгрываете…
— Да, специально тратим на это драгоценное время, — буркнул Анатолий и пригласил в кабинет незнакомых мужчину и женщину. — Это понятые. Виктор, начинай обыск.
Владимир растерянно смотрел, как мент со смешным белым чубчиком переставляет кубки, роется в грамотах. «Они ничего не найдут», — мелькнуло в его голове, однако через десять минут из-под медного бюста Ленина Сарчук торжественно извлек записную книжку Владимира.
— Скажите, это ваше?
— Разумеется, мое, — не стал запираться Горячев. Впрочем, это было бессмысленно.
— Понятно, — Виктор присел к Анатолию, и они принялись перелистывать страницы. — Сколько у вас знакомых! — заметил он недовольно.
— Их и должно быть много, — буркнул мужчина. — Я директор Дворца спорта. Впрочем, вы приехали не за этим. Как я понял, вы хотите обвинить меня в убийстве Нины? — Он снова плеснул себе воды. — Но клянусь, я и не думал ее убивать. Наоборот, я сделал ей официальное предложение, купил кольца и ждал ответа. Кстати, меня беспокоило, почему в обещанное время Ниночка не позвонила, и я несколько раз набирал ее номер, только никто не брал трубку. Скажите, это можно как-то проверить? Неужели я бы стал звонить ей, зная, что она мертва?
— Вы не поверите, на какие ухищрения идут преступники, — парировал Петрушевский, продолжая листать блокнот, и вдруг замер. — Виктор, смотри сюда, это уже интересно. Пожалуйста, черным по белому написано: «Нонна Полякова, бриллианты — двадцать, рубины — пять, янтарь — восемь, сапфиры — десять… Всего золота и так далее…» — он повернулся к директору: — Скажите, вы сосчитали драгоценности, которые украли у Ельцовой?
— Да нет же, — Владимир готов был расплакаться. Ну, какого черта он оставил эту запись? Какого черта? Сейчас на ее основании они выстроят свое обвинение, и ему не отвертеться. Им лишь бы кого обвинить, тем более раскрыть убийство в элитной квартире нужно как можно быстрее, наверняка торопит начальство, а тут подвернулась такая подходящая кандидатура.
— Да, я записал, что находится у Нонны, — признался Горячев, — но никого не убивал.
— Вы намеревались завладеть украшениями? — спросил следователь.
Владимир решил не отпираться от очевидного. Пусть будет что будет.
— Да, я намеревался жениться либо на старухе, либо на Нине, чтобы потом стать хозяином их добра! — выкрикнул он. — А что, оставлять все государству? И чем я хуже тех, кто, имея влиятельных покровителей, не трудится день и ночь подобно мне, и все равно разъезжает на машинах и отоваривается в валютных магазинах? Или одним можно все, а другим — ничего?
