– Я не сэр! - с отчаянием воскликнула Эмма. Она отбросила с головы капюшон, и масса сверкающих рыжих кудрей упала до пояса. - Я хочу видеть моего кузена. Скажите ему… - Она оборвала себя на полуслове и со сдавленным стоном потрясла головой. - Впрочем, не надо. Мне не стоило сюда приезжать. Я сама не знаю, что делаю.
– Леди Стоукхерст, - произнес дворецкий, и лицо его заметно смягчилось, - заходите в дом. Я выясню, сможет ли князь Николай поговорить с вами.
– Нет, пожалуй, не надо…
– По-жа-луй-ста, - повторил он по-русски, протяжно, - прошу вас, миледи.
Эмма подчинилась и, войдя в холл, напряженно застыла у порога, уставившись в узор паркета.
Прошла целая минута. Наконец над ее головой раздался тихий голос Николая:
– Эмма?
Пара начищенных черных сапог возникла в поле ее зрения. Николай двумя пальцами за подбородок приподнял к свету ее лицо. Взгляд его впился в ее глаза, большой палец легонько скользнул по заплаканной щеке. Выражение его лица оставалось бесстрастным, и держался он со спокойной учтивостью.
– Пройдем со мной, душенька. - Он взял ее за руку. Эмма заартачилась:
– У вас кто-то есть? Я не п-подумала… не спросила…
– Никого у меня нет. - Он тихо пробормотал несколько фраз по-русски дворецкому, и тот в ответ кивнул с непроницаемым видом.
Эмма с благодарностью оперлась на руку Николая и позволила проводить себя по лестнице наверх. Рука у него была сильной и горячей. Охватившая ее паника стала постепенно отступать, дыхание выровнялось. Вежливое самообладание Николая, его светскость не позволяли ей отдаться истерике.
Они прошли в западное крыло особняка, где размещались личные покои Николая, в которых Эмма никогда раньше не бывала. Она заморгала с изумлением при виде синего хрустального потолка, украшенного золотыми накладками, и великолепных сочных тонов отделки. Тихое сияние ламп из горного хрусталя создавало ощущение уюта и покоя.
Николай закрыл инкрустированную аметистами дверь, отрезая их от внешнего мира. В мягком, приглушенном свете суровая красота его лица казалась нереальной. В расстегнутом вороте рубашки цвета слоновой кости виднелся извилистый шрам, сбегавший по коже вниз.
– Расскажи мне, что случилось, - произнес он.
Эмма вытащила из кармана смятый клочок газеты и молча подала ему. Не сводя глаз с ее потрясенного лица, он взял его и расправил на ближайшем столике. Пока он читал объявление о помолвке, лицо его оставалось невозмутимым, опущенные золотистые ресницы отбрасывали на щеки длинные тени.
– А-а, - протянул он, кончив читать.
– Вы, кажется, не с-слишком удивлены, - запинаясь проговорила Эмма. - Наверное, никто, кроме меня, не удивится этому. Я… я думала, Адам вправду меня любит, а все было фальшью. И я - величайшая дура на свете, раз поверила его лживым заверениям.
– Он - дурак, - тихо отозвался Николай. - Он, а не ты.
– О Господи! - Она закрыла вздрагивающими ладонями лицо. - Я и не подозревала, что возможно испытывать такую муку.
– Сядь. - Николай подтолкнул ее к диванчику, обитому мягкой кожей янтарного цвета. Эмма, сжавшись в комок, подобрала длинные ноги и забилась в уголок дивана. Она нагнула голову так, что пышные кудри упали на лицо, почти скрыв его от глаз Николая. Раздался звон хрусталя, звук льющейся жидкости, и бесшумно приблизившийся князь подал ей маленький запотевший стаканчик.
Эмма отхлебнула из него. Жидкость отдавала лимоном и была очень холодной. Она стекала в горло мягко, почти что ласково, оставляя странное ощущение огня и льда одновременно.
– Что это такое? - поинтересовалась Эмма, чуть кашлянув.
– Лимонная водка.
– Никогда раньше не пробовала водки. - Она сделала большой глоток и закрыла глаза, впитывая жгучую бархатную крепость, затем отпила еще глоток. Закашлявшись, она протянула ему стаканчик, чтобы он вновь его наполнил.
Чуть усмехаясь, Николай налил водки ей и себе.
– Пей медленно. Она гораздо крепче вина, к которому ты привыкла.
– А русские женщины пьют водку?
– В России все пьют водку. Лучше всего ее заедать хлебом с маслом и икрой. Послать за ними?
При мысли о еде Эмма содрогнулась.
– Нет, я не смогу проглотить ни крошки.
Николай сел рядом с ней и, передав ей льняную салфетку, внимательно наблюдал, как она промокает слезы, продолжавшие тихо струиться по щекам.
– Никак не могу перестать плакать, - сдавленно пробормотала она. - Кажется, сердце мое разбилось.
– Нет. - Он откинул у нее со лба крутой рыжий локон. Прикосновение его было легким, как трепет крыльев бабочки. - Сердце твое не разбилось, Емелия, пострадала лишь твоя гордость.
Она отпрянула, возмущенно сверкнув глазами.
– Я должна была догадаться, что вы отнесетесь к моим чувствам с высокомерной снисходительностью.
– Не люблю Милбэнка, - без обиняков объявил он.
– А я любила его! И всегда буду любить!
– Неужели? Что же такого он сделал, чтобы заслужить подобную великую любовь? Что дал он тебе? Подарил несколько улыбок, сказал несколько льстивых слов, наградил украдкой парой поцелуев? Это не любовь. Это было обольщение, и к тому же довольно жалкое. Когда ты наберешься побольше опыта, ты сможешь понять разницу.
– Это была настоящая любовь, - твердо возразила она и, залпом допив водку, задохнулась, закашлялась. Ей пришлось вытереть вновь набежавшие слезы. - Вы в этом ничего не понимаете, потому что слишком циничны.
Николай рассмеялся, забрал у нее пустой стаканчик и отставил его в сторону.
– Да, я циник, но это не отменяет того, что Адам Милбэнк тебя недостоин. И если ты твердо решила отдать свое сердце негодяю, то по крайней мере выбери такого, который даст тебе роскошь и свободу… который знает, как доставить тебе удовольствие в постели. Такого типа мужчина окажется несравненно полезнее тебе, чем этот твой Милбэнк.
Если бы она была трезвой, то, несомненно, обиделась бы на его грубоватую резкость. Джентльмен никогда не употребляет подобные слова в разговоре с девушкой, которую уважает. Но алкоголь затуманил ей мозг, затянул его холодной белой мглой, и все, о чем она могла думать, это о том, что Адам был ее единственным шансом, единственной надеждой. Никто не ждал за кулисами, чтобы выйти на сцену и пасть к ее ногам…
– Кого вы имеете в виду? - с горечью осведомилась она.
Его руки крепко ухватили ее за плечи, затем мягко скользнули вниз. Ладони ласково погладили бока и грудь. Эмма вздрогнула, напряглась, у нее перехватило дыхание. Она не мигая уставилась на него. Свет хрустальной лампы, мерцая, высвечивал золотистую россыпь веснушек на белоснежной коже.
По лицу пробегали, сменяя друг друга, смятение, гнев, отрицание. Он поднял руку к ее щеке, и губы ее задрожали. Большим пальцем он нежно коснулся краешка ее нижней губы.
