Часть вторая
Кто мы теперь
4
Конец расы
Я думаю, мне стоит уйти от этого вопроса, связанного с такой массой предубеждений.
Чарлз Дарвин в письме Альфреду Расселу Уоллесу, 22 декабря 1887 г.
Октябрь 1981 года,
Капел-Сент-Мэри, Саффолк
В тот день, когда я впервые столкнулся с проявлениями расизма, я оказался Лероем, а моя сестра получила имя Коко. Мы зашли в супермаркет в крохотной деревушке Капел-Сент-Мэри в Саффолке, где тогда жили, и туда же прибыла на велосипедах группа мальчишек, которые стали выкрикивать эти прозвища в мой адрес и в адрес моей сестры, на 17 месяцев младше меня. В то время необыкновенной популярностью пользовался фильм «Слава», героев которого звали Коко и Лерой. Из того, что произошло потом, я помню две вещи. Поначалу нам было весело, поскольку эти замечательные танцоры из фильма, оба афроамериканцы, были чрезвычайно симпатичными персонажами: Лерой немного угрюмый и харизматичный, с заплетенными в мелкие косички волосами, а Коко – красивая и упрямая.
А еще я помню, как от гнева побледнел мой отец. Может быть, его реакция была преувеличенной из-за недавней гибели его лучшего друга Блэра Пича, убитого полицейским на антинацистском митинге в Лондоне за год или за два до этого. В тот момент мы совсем не поняли причину бурной реакции отца, тем более что Коко и Лерой действительно были замечательными персонажами. Наверное, в 1980-х годах в сельском Саффолке мы с сестрой казались смуглыми по сравнению с остальными. Помню еще, что по дороге домой мы с сестрой поссорились.
Вскоре после этого случая при первой же встрече в новой школе какой-то семилетний мальчик назвал меня «паки». К этому времени я уже знал, что это ругательство, и ударил его, как мне кажется, в живот
[56]. Как и большинство хулиганов, он закричал и стал звать на помощь учителя, и в результате я оказался в кабинете директора школы. Мистер Йелланд, обладавший совершенно понятным отвращением к драке, был взбешен. Я рассказал ему, что произошло, он отпустил меня, и я вышел, все еще страшно напуганный. По-видимому, мистер Йелланд отличался еще большим отвращением к проявлениям расизма, поскольку мой соперник был на неделю отлучен от школы.
Эти банальные примеры примитивного расизма весьма незначительны, и я не могу сказать, что страдал от проявлений расизма на протяжении всей жизни. Моя мать индианка, но у меня не очень темная кожа, так что меня часто принимают за итальянца или испанца. У меня настоящее английское имя и такой акцент, который позволил бы работать диктором на радио BBC. Я был в Индии несколько раз, но только по работе или в качестве туриста. В одном из путешествий я нашел место, откуда происходит моя родня, но с научной точки зрения это не представляло большого интереса; я выяснил только, что ДНК, доставшаяся мне от матери, появилась где-то в районе Мумбаи примерно 20 тысяч лет назад. Никакого озарения не произошло: я имею к Индии такое же отношение, как крикет. Ни моя мама, ни ее родители никогда не бывали в Индии. Еще до их рождения их родители переселились в Гайану (Южная Америка), где моя мама провела первые 20 лет жизни, прежде чем перебралась в Англию, как сделали многие женщины из Гайаны, когда Англии понадобился медицинский персонал для Национальной системы здравоохранения. Теперь мама живет в Канаде.
Мой отец родился в Скарбурге, Йоркшир, а его семья жила на северо-востоке Англии как минимум с XVII века. Семья Резерфордов прочно связана с этой местностью и имеет собственный тартан
[57] и девиз: nec sorte, nec fato (не случай и не судьба). На мой взгляд, этот девиз имеет непосредственное отношение к эволюции и генетике.
Когда отцу было пять лет, семья эмигрировала в Новую Зеландию, где уже было немало Резерфордов, включая знаменитого Эрнеста
[58], но в двадцатилетнем возрасте отец отправился обратно на родину. Сестра отца, моя тетя, по-прежнему живет на другом краю света и от австрийского еврея имеет сына, моего двоюродного брата – такого же совершеннейшего новозеландца, как и две его дочери, мои двоюродные племянницы. Мои родители развелись, когда мне было примерно восемь лет, и мы стали жить с подругой (а теперь уже женой) отца, которая вырастила нас, как собственных детей. Она родом из Восточной Англии, и надгробия ее предков по материнской линии от XVII века до наших дней возвышаются на церковном кладбище в Эссексе. Ее отец и его сестра были сиротами. Их вырастили сестры милосердия в Ливерпуле. Однако когда мы пытались восстановить семейное дерево, оказалось, что ее дед, возможно, был евреем из России по имени Джозеф Абрахамс, принявший при натурализации имя Джозеф Адамс и полностью порвавший со своей историей
[59]. У подруги моего отца уже было двое своих детей, но ветви наших семейных деревьев сплелись, когда через 16 лет после моего рождения у отца и его подруги родился общий ребенок.
Теперь мы все уже взрослые. Моя сестра вышла замуж за англичанина из Южной Африки с голландскими и немецко-еврейскими корнями, и у них родились две дочери. Мой средний брат женился на шведке и живет на родине создателя биологической таксономии, в Уппсале
[60]. Их дети имеют две национальности и с рождения говорят на двух языках. Мой младший брат живет с иранкой, чья семья находится в изгнании. Сестра моей приемной матери замужем за человеком, который ребенком был брошен в Греции и усыновлен английской семьей. У них три сына: старший женат на англичанке, мать которой наполовину немка, наполовину мальтийка. Я женат на англичанке с ирландскими и уэльскими корнями с обеих сторон. Всех троих наших детей я родил в Лондоне, причем один из моих сыновей появился на свет всего в километре от работного дома Хакни, где, если верить документам XIX века, жил и умер в нищете один из 32 моих пра-пра-пра-прадедушек, носивший великолепное имя Ликургус Хэнди
[61].
