Уинч откидывается на спинку кресла, забрасывает ногу на ногу и просит рассказать, зачем мы пришли. Мы снова, как и месяц назад у Терри Риала, основательно проходимся по своим зонам конфликта. На это уходит почти весь сеанс.
– Я не хочу пилить, – говорю я под занавес. – Я устала пилить. Я была заводилой у себя в классе, доктор Уинч. О’кей? Со мной классно!
Психолог серьезно кивает.
– Вы были заводилой в классе.
«Ага, я знаю, что ты делаешь, – думаю я. – Применяешь “эхо”. Специалист по заложникам мне рассказывал».
Я объясняю, что мы почти перестали выражать теплые чувства друг к другу, потому что нам трудно бороться с накопившимися взаимными обидами. Я начинаю пересказывать Уинчу эпизод со спагетти болоньезе и сама себя обрываю:
– Стыдно даже говорить. История выеденного яйца не стоит.
Уинч отмахивается.
– За двадцать с лишним лет, что я консультирую пары, – говорит он, – мне еще не попалась такая, в которой ссорятся из-за теорий мирового порядка.
Он складывает пальцы домиком и подается вперед.
– Вам не хватает проявлений симпатии, – перефразирует он.
– Именно, – говорю я с таким чувством, будто ябедничаю на Тома. – Я прошу, чтобы он как-то показывал мне, что ценит мою заботу о нем и о нашем ребенке, но он не может этого делать, хотя это многое бы для меня значило. Просто он не мистер…
– Экспрессивность, – подключается Том. – В вербальном плане. Но это трудно делать по заказу. Я начинаю волноваться, как артист перед выступлением, или что-то в этом роде.
Уинч кивает.
– Многие мужчины чувствуют себя цирковыми собачками, которым дают команду: «Голос!» Когда Дженси просит ее похвалить, вы слышите это как: «Она указывает, что мне делать». Но если вы переформатируете это в: «Она расстроена, и я могу сделать что-то, что поднимет ей настроение», – вам будет гораздо легче воспринимать это как ее потребность, а не попытку командовать вами. Можете просто протянуть руку и сжать ее ладонь.
Уинч незаметно бросает взгляд на часы.
– Я хочу, чтобы вы подготовили к следующему сеансу домашнее задание, – объявляет он и поворачивается ко мне. – Дженси, мне нужно, чтобы вы составили список всего того, что Том вкладывает в ваши отношения, включая родительские обязанности.
Я делаю аккуратную пометку в отрывном блокноте, который захватила с собой.
– Позитивные моменты?
Он сдерживает улыбку.
– М-м, да. «Вкладывает» обычно означает…
– Ясно, – быстро говорю я.
– …приятные мелочи, проявления заботы, которые доведены у него до автоматизма. Постарайтесь расписать поподробнее. А в другой колонке перечислите то, что вас раздражает. Думаю, любопытно будет посмотреть на соотношение плохого и хорошего. Потому что, препираясь по мелочам, мы их раздуваем. Шкала восприятия сбивается, и вы думаете только о том, какой бардак у вас в квартире. Остальное выпадает из поля зрения.
Когда люди долго живут вместе, продолжает Уинч, они фактически сводят друг друга к стереотипам: делают из сложной трехмерной личности двумерную карикатуру.
– Скажем, властную истеричку, которая вечно жалуется, – говорит он, кивая в мою сторону.
Чего-чего?
– А когда восприятие искажено подобным образом, – развивает мысль Уинч, – естественно обращать внимание на то, что подтверждает ваши представления, и игнорировать все, что в них не укладывается. Со временем это перерастает в самое настоящее утрирование. Это постепенный процесс, и с ним можно бороться, напоминая себе о многогранности партнера.
Потом домашнее задание получает Том: ему тоже нужно перечислить, что именно он во мне любит, а также предложить возможные средства борьбы с тем, что меня беспокоит.
Показывать друг другу списки запрещается.
• • • • • • • • •
На следующий сеанс мы приходим пораньше, размахивая листиками с домашним заданием, как примерные студенты. Уинч просит меня начать со списка заботливых жестов Тома.
– Прочесть его вам? – спрашиваю я.
Уинч качает головой.
– Нет. Я хотел бы, чтобы вы прочли его Тому, наблюдая, как он реагирует.
Ощутив странное волнение, я беру список и начинаю:
Возит меня везде, потому что я неуверенно чувствую себя за рулем в городе и боюсь тех, кого называю «психами».
Устраивает нам прогулки по паркам и ботаническим садам по выходным.
Оплачивал счета первые два года жизни нашей дочки, чтобы я могла посидеть с ней дома.
Почти каждый день после школы водит нашу дочку на тренировки, а также на кружок фортепиано, на плавание и на шахматные турниры.
Постоянно меня смешит.
Разбирается за меня со всеми компьютерными делами, что немаловажно.
Красил новый дом моих родителей прошлым летом, выходной за выходным, по жаре…
Тут у меня перехватывает дыхание от внезапно нахлынувших чувств, и я делаю вынужденную паузу.
– Том, – говорю я, касаясь его руки. – Каждый выходной в липкую жару! На шаткой стремянке! Рядом с осиным гнездом! – По моим щекам текут слезы. – Это было так мило по отношению к моим родителям, а значит, и ко мне.
– Где это было? – вмешивается доктор Уинч. – На севере Нью-Джерси? Ого. Не ближний свет.
Овладев собой, я продолжаю:
Он дает нам интеллектуальный стимул, постоянно находит интересные фильмы, книги и места, куда можно сходить. И хотя фильмы, которые он предлагает смотреть, это зачастую мрачные румынские картины, к примеру о том, как сирота пытается выжить при диктатуре Чаушеску, мне все равно приятно.
Варит мне кофе каждое утро.
Спешит к нам домой из командировок.
Терпеливо учил нашу дочку читать, писать и ездить на велосипеде.
Играет с дочкой в игры, когда бы она ни попросила, а это как минимум раз в день.
Ни в чем не отказывает дочке, даже в тех двух просьбах, которые для него страшнее всего: сходить в кукольный магазин American Girl и на «открытый батут», который устраивают в девять утра в надувном замке на выезде из города. Последний объединяет под одной крышей все кошмары Тома: громкую клубную музыку, люминесцентное освещение, крики и вопли, детей, которых тошнит, и повышенный травматизм.
Неделями планирует наш отпуск.
Очень мягкий и никогда не повышает голос.
Тут мне снова приходится делать паузу.
– Ну вот, опять расплакалась, – запинаясь, говорю я, – не разберу, что написано.
– Коробка с салфетками у вас за спиной, – говорит Уинч. – Том, вам есть что сказать по этому поводу?
