* * *
24 марта 1976 года власть в Аргентине захватили военные – по тайному сговору с гражданским правительством и к облегчению значительной части народа, до смерти уставшего от политического насилия и общественного кавардака. Генералы сразу же пустили в ход свой главный план, или же «Процесс национальной реорганизации». Генерал Иберико Сен-Жан, занявший пост губернатора Буэнос-Айреса, изложил, что́ будет означать El Proceso: «Первым делом мы искореним весь подрывной элемент, затем убьем их пособников, следом – сочувствующих, потом тех, кто не вмешивался, и, наконец, – робких»
[173].
Среди так называемого подрывного элемента в первый же день переворота задержали Ди Бенедетто. Позднее он (как Йозеф К.) заявлял, что не понимает, за что его арестовали, но ясно, что в отместку за его работу редактором в «Лос Андес», где он допускал публикацию отчетов о деятельности расстрельных команд правого фланга. (После его ареста хозяева газеты, недолго думая, умыли на его счет руки.)
Задержание обычно начиналось с череды «тактических допросов» – таков эвфемизм для пыток, – нацеленных на добычу сведений, однако задержанному отчетливо давали понять, что он или она вступили в новый мир с новыми правилами. Во многих случаях, пишет Эдуардо Дуальде, травма первой пытки, усиленная тем, что приходилось наблюдать или слушать, как пытают других, оставляла свой отпечаток на заключенном до конца его/ее дней. Излюбленный пыточный инструмент – электрод, провоцировавший сильные судороги. Последствия такого воздействия – от мощных мышечных болей и паралича до неврологического ущерба, выражавшегося в аритмии, хронических головных болях и потере памяти
[174].
Ди Бенедетто провел в тюрьме полтора года, в основном в пресловутом блоке 9 тюремно-исправительных учреждений Ла Плата. Освобождение состоялось благодаря обращению к режиму Генриха Бёлля, Эрнесто Сабато и Хорхе Луиса Борхеса, поддержанному Международным ПЕН-клубом. Вскоре после Ди Бенедетто уехал в изгнание.
Одного его друга, повидавшегося с ним после освобождения, потрясло, до чего сильно Ди Бенедетто сдал: поседел, руки тряслись, голос дрожал, походка шаркающая. Хотя Ди Бенедетто впрямую никогда о своем тюремном опыте не писал – предпочитал, как сам он это называл, терапию забвения, – в интервью для прессы мелькало, что его жестоко били по голове («С тех пор моя способность думать пострадала»), подвергали воздействию электрошокера для скота (настолько сильному, что, казалось, схлопываются внутренние органы), и он прошел через инсценировку расстрела, когда на уме осталась единственная мысль: а вдруг стрелять будут в лицо?
[175]
Сокамерники, по большинству – младше его, – вспоминали, что он словно оторопел от жестокости тюремного режима и пытался как-то осмыслить бессистемные выпады со стороны охранников, тогда как суть этих выпадов состояла именно в их непредсказуемости и – как в кафкианском кошмаре – бессмысленности.
В изгнании Ди Бенедетто отправился во Францию, далее в Германию и, наконец, в Испанию, где стал одним из десятков тысяч беженцев из Латинской Америки. Хотя у него был договор на еженедельные колонки в буэнос-айресской газете и стипендия на проживание в колонии Макдауэлла в Нью-Хэмпшире, изгнание он вспоминает как жизнь побирушки, обуреваемого стыдом при каждом взгляде в зеркало.
В 1984 году, после того, как было восстановлено гражданское правление, Ди Бенедетто вернулся в Аргентину, готовый воспринять себя как воплощение общенародного желания очиститься от недавнего прошлого и начать все сызнова. Но для этой роли он оказался слишком стар, слишком измотан, слишком озлоблен. Творческую энергию, которую отняли у него тюрьма и изгнание, было уже не вернуть. «Он стал умирать… в день своего ареста, – отмечал один его испанский друг. – Продолжил умирать здесь, в Испании… а в свою страну решил вернуться лишь ради более или менее достойного финала». Последние годы его жизни оказались омрачены обидами. Поначалу на родине его ждали, говорил он, а затем бросили в еще худшей бедности, чем в Испании. Он умер в 1986 году в свои шестьдесят три
[176].
Живя в Испании, Ди Бенедетто опубликовал два сборника малой прозы – «Absurdos» (1978) и «Cuentos de exilio» (1983)
[177]. Кое-что из «Абсурдов» было написано в тюрьме и тайком передано на волю. Сквозная тема этих поздних рассказов – вина и наказание, обычно наказание самого себя, часто – за проступок, которого человек не помнит. Наиболее известный рассказ, шедевр сам по себе, – «Абаллай», по которому в 2011 году сняли фильм, о гаучо, который решает расплатиться за свои грехи так же, как когда-то христианский святой Симеон Столпник. Поскольку в пампасах нет мраморных столпов, Абаллаю приходится каяться верхом на лошади, никогда с нее не слезая.
Эти печальные, зачастую сокрушительные поздние рассказы – есть не длиннее страницы – образы, ломаные воспоминания, они со всей ясностью показывают, что Ди Бенедетто переживал изгнание не только как навязанное ему удаление от родной земли, но и как необычайно близко к сердцу воспринятый приговор, который ему неким образом вынесли: исторжение из настоящего мира в пространство посмертных теней.
«Sombras, nada mas…»
[178] (1985) – его последняя работа, и ее милосерднее всего рассматривать как след эксперимента, не доведенного до конца. Разобраться в «Тенях» – задачка не из легких. Рассказчики и персонажи сливаются друг с другом, как грезы – с предъявленной действительностью; работа как целое осторожно пробует определить собственный raison d’être
[179], но не преуспевает. Примета неуспеха – в том, что Ди Бенедетто казалось необходимым предоставить ключевое объяснение тому, как книга получилась, и руководство, как ее читать.
«Сама» завершается тем, что главного героя книги увечат, он ждет, по сути, когда через полтора века явится человек, который расскажет его историю. Как Мануэль Фернандес, закапывающий свою рукопись, Ди Бенедетто – в кратком признании, записанном незадолго до смерти, – подтвердил, что его книги были написаны для грядущих поколений. Насколько провидческим окажется его негромкое бахвальство, рассудит время.
