В помещение ворвался Робаут Жиллиман.
— Брат? — спросил Сангвиний.
От его знаменитого хладнокровия не осталось и следа. Благородные черты исказились, кожа горела, а губы были сжаты так крепко, что побелели.
Жиллиман прошагал прямо к примарху Кровавых Ангелов. Хорошие манеры его покинули. Он говорил с такой злостью, что летела слюна.
— Где он? Куда делся наш брат? — взревел Жиллиман.
— Милорд… — начал Азкаэллон.
Жиллиман резко повернулся к сынам Сангвиния, только теперь их заметив.
— Вы двое. Оставьте нас!
Азкаэллон и Ралдорон переглянулись.
— Сейчас же! Вон!
Сангвиний едва заметно кивнул.
— Господа примархи, — ответил Азкаэллон и поклонился.
Ралдорон открыл рот, намереваясь что-то сказать, но от взгляда Сангвиния слова застряли у него в горле.
— Господа, — выдавил он.
Они молча покинули аудиенц-зал Сангвиния.
Азкаэллон закрыл за собой позолоченные двери.
Крылья Сангвиния, разгневанного поведением брата, подрагивали. Он стоял, возвышаясь над братом, и казался самым блистательным существом во вселенной. Даже в в простом костюме, в котором только крылья и плечи были увешаны золотыми цепочками с рубинами, похожими на капли крови.
Сангвиний выпрямился и посмотрел на брата сверху вниз.
— Не разговаривай так с моими сыновьями, Робаут. Они безраздельно верны и не заслуживают твоего гнева. Тем более если этот гнев порожден твоими же ошибками.
— Ты… ты слышал?
— О событиях на Соте? Да, несмотря на то что ты не счел нужным уведомить меня прежде своих капитанов.
Жиллиман побагровел от злости. Он был братом Сангвиния, и его гнев был столь же страшен. Обычно Жиллиман прятал его под маской рассудительности, но все они являлись полубогами и обладали эмоциями соответствующей силы. Натура примарха была сложной и непредсказуемой, как океан, но Робаут эту сторону редко кому-либо показывал.
Он три раза прошелся из стороны в сторону перед троном императора, затем приблизился к стене и ударил ее со всей силой генетически улучшенных мышц. Камень треснул, осколки посыпались на пол, в воздух поднялась пыль от штукатурки. Робаут прижался лбом к камню и сдавленно застонал.
Когда он вновь выпрямился, часть самообладания к нему уже вернулась.
— Прошу прощения, милорд.
Раздражение Сангвиния быстро прошло.
— «Милорд»? Ты приходишь ко мне во вторую очередь и обращаешься ко мне «милорд»?
— Я…
— Все в порядке, Робаут. Я все понимаю. Главное, что ты здесь. Я просто тебя немного подзуживаю. Я понимаю, почему ты не пришел сначала ко мне. Но неужели мы должны играть в этом спектакле, даже когда остаемся одни? Из меня такой же император, как из Азкаэллона.
Жиллиман медленно и глубоко выдохнул. Его голос был хриплым от эмоций.
— Это не так, Сангвиний. Ты император, пока смерть отца не подтвердится.
Крылья Ангела дернулись, отчего украшающие их цепи и колокольчики зазвенели.
— Когда мы наедине, я не император. Не надо ставить меня над собой, тем более всерьез, даже ради соблюдения приличий. Мы уже видели, как это отравляет. Это спектакль, так относись к нему как к спектаклю — хотя бы при мне и Льве.
— Хорошо. Да, ты прав. Разумеется, — взял себя в руки Жиллиман.
— Я ни разу не видел тебя в такой ярости. Обычно ты так… спокоен.
— Такое случается, — ответил Жиллиман. Он вновь принялся мерить зал шагами, уже медленнее, на этот раз эмоции были под контролем. — Из-за атаки на Соту все, что мы пытаемся здесь построить, оказалось под угрозой. Без Фароса Ультрамар опять ждет развал. Мы не сможем ни эффективно координировать свои силы, ни удерживать территории. Об атаке на Хоруса не будет и речи. Поэтому я и спрашиваю: где он? Где Лев?
— Похоже, лорд-защитник не выполняет свою работу?
— Хочешь сказать, что он не сообщил тебе, куда собирается?
— Полагаю, тебе он тоже ничего не говорил, иначе бы ты не спрашивал. — Сангвиний взял с пристенного стола кубок с бутылью и налил брату вина. — Держи, тебе не помешает, как мне кажется.
Жиллиман принял кубок и залпом осушил его.
— Мне он говорил…
— …Что отправляется патрулировать рубежи, — закончили они дуэтом.
— Как всегда, ничего конкретного.
— Но где он? Если он действительно патрулирует рубежи, то должен был наткнуться на силы вторжения, — сказал Жиллиман. — Могу лишь гадать, как далеко ему удалось добраться без нашего ведома.
— Ты знаешь, что он скажет, если ты решишь вызвать его на разговор.
Жиллиман скривился:
— «Секретные сведения! Сейчас не время! Невозможно эффективно воевать без тайн! С какой стати я должен охранять для тебя твои миры, когда ты сам их сберечь не можешь?» Что-то в таком духе. — На мгновение показалось, что Жиллиман сейчас хлопнет кубком по столу и разобьет оба, но он поставил его с подчеркнутой осторожностью. — Лев никому не раскрывает свои тайны, всегда старается узнать чужие, а затем насмехается над ними, обвиняя в недалекости. Поверь, я прекрасно знаю, что он скажет. — В облике примарха проглядывала усталость. — Но он скажет еще кое-что, и мне придется признать это без обиды и злости: что я сам согласился не увеличивать стражу на Соте, сочтя это лучшим вариантом с практической точки зрения. Если на Соте будет большой гарнизон, не состоящий из одной «Эгиды», это привлечет к системе ненужное внимание. Такая у меня была теория. Алексис Полукс был против. Дантиох не стал спорить, но, полагаю, он был согласен с Полуксом.
— Но система все-таки привлекла ненужное внимание, только гарнизон у нее слишком мал, чтобы отразить атаку.
— Проклятье, Сангвиний, я должен был это предвидеть! — сказал Жиллиман. — Это как-то связано с появлением Кёрза здесь, на Макрагге. Непременно связано. Он испытывал нашу оборону. Он видел Фарос, видел, на что тот способен. Он каким-то образом вышел на них со своими головорезами и велел им напасть на систему. Эта атака не может быть случайностью. Это невозможно.
— Ты преувеличиваешь.
— Тогда маловероятно. Но я явно не вижу всей правды, только без конца хожу кругами. Лев тоже как-то с этим связан, чтоб он подавился своими тайнами! Нам с тобой следует осудить его, когда он вернется. Он подвел своего императора. Накажи его.
— Ни в коем случае, — решительно поджал губы Сангвиний. — Я не собираюсь ни обвинять его, ни стыдить, ни создавать у него впечатление, что твои слова для меня важнее его. Мы в этом деле — товарищи. Не буду взваливать на себя груз, как у Хоруса. Если уж придется его упрекнуть, то я сделаю это как брат, а не как повелитель. Я отказываюсь его судить.
