Они миновали модульный опорный пункт. Ультрамарины, занимавшие его, были мертвы.
— Твоя работа? — мрачно поинтересовался Келлендвар.
— Моя? Нет, — ответил Келленкир. — Наших братьев. Здесь шел бой. — Он указал ногой на разбросанные гильзы и блоки питания. — Они ушли дальше. Наши братья прошли в нескольких метрах от сердца горы, но не нашли его.
В его голосе звучало ехидное веселье, словно он делился секретом.
— Куда они ушли? Ты с ними как-то контактировал?
— Никак, — сказал Келленкир с дурацкой певучестью. — Вокс молчит. Здесь, внизу, не этот голос надо слушать. Идем, идем, и ты тоже услышишь…
Келленкир вел себя как взрослый, пытающийся преуменьшить опасность. Он словно играл в одну из тех смертельных игр, которые родители порой вынуждены устраивать, чтобы их дети выжили. Это навело Келлендвара на мысли о прошлом — о временах, когда Келленкир постоянно так себя вел, о жизни, которая была так давно, что казалась чужой.
После того как они поднялись на борт вербовочных кораблей и изменились в операционных залах флота, Келленкир стал забывать смертную жизнь. Келлендвар помнил больше, но все равно немного.
Почти все оставшиеся у Келленкира воспоминания были об их кровном отце — человеке, который сломался под грузом болезни и горя и выгнал их из дома. Позже он навещал их, только когда ему было что-то нужно, и эти визиты были такими же верными предвестниками дурных вестей, как визиты ночных ворон. Келленкир особенно хорошо помнил, как убил его, и часто с горькой радостью обсуждал тот момент. Из-за этого убийства они оказались в кольце поисковых банд и были отправлены в призывной лагерь для преступников. Именно отец обрек их на вступление в легион.
Келленкир выбросил из головы почти все прошлое, кроме того кровавого дня. Для него легион был способом начать новую жизнь, и он не хотел марать ее воспоминаниями о старой. Из нее осталась только преданность своему кровному брату, но и она со временем утратила важность, к растущему огорчению Келлендвара.
Келлендвар часто думал, почему между ними возникла такая разница. Из-за того, что он был младше? Быть может, необходимость защищать их обоих оказалась Келленкиру не по плечу. Он был всего на два года старше Келлендвара, но был вынужден взять на себя роль родителя и защитника. А может, Келленкир забыл жизнь на темных улицах, чтобы защитить себя.
Какова бы ни была причина, Келлендвар многое помнил, а Келленкир — нет. Ему было очень больно смотреть, как он теряет своего брата и защитника — сначала в узах легионерского братства, а затем в черном нигилизме, поглотившем его после Истваана.
Одну ночь Келлендвар помнил особенно хорошо.
Эта ночь была полна детской радости, столь редкой в их борьбе за выживание, и занимала особое место в сердце Келлендвара.
Келленкир поймал мелкого мальчишку из воровской банды. Они уже несколько дней ничего не ели, и мальчишка стал долгожданным пиром.
— Ешь, ешь, ешь! — сказал тогда Келленкир. — Еды много. Сегодня будем спать с полными животами.
Келлендвар помнил, что плакал, вгрызаясь в мясо. Не по мальчику, которого они ели, а из-за голода, истязавшего желудок. Он еще ни разу в жизни не пробовал ничего столь вкусного.
Глаза Келленкира блестели на свету от костра.
— Я буду заботиться о тебе, малыш Келл. Всегда.
Келлендвар с торжественным видом кивнул в ответ. Мясной сок стекал по его подбородку, и резь в желудке наконец утихла.
Их логово представляло собой задымленную полость в стене жилой башни — одной из гигантских колонн в районе Кемно. Основание колонны скрывалось в темноте далеко внизу, а раздвинутые в разные стороны пентхаусы тянулись к каменно-серому нострамскому небу. Они жили как крысы, всего в пятидесяти этажах над опасностями пещерного дна. Но достаточно близко к нижним улицам, чтобы можно было охотиться, и достаточно высоко, чтобы не попадаться никому на глаза. У них было место для тюфяков из тряпок, где можно было спать в скрюченном состоянии, немногочисленных пожитков и костра из костей и мусора. Они всегда разжигали его у дальней стены. Едкий дым щипал глаза и нос и придавал еде — когда им все-таки удавалось ее раздобыть — вкус жженого пластека, но они не осмеливались развести его у трещины в здании, боясь, что дым и свет их выдадут. Поэтому они терпели, предпочтя быстрой смерти от врагов сегодня медленную смерть от отравленного воздуха завтра. В их искусственной пещере было безопасно — безопаснее, чем дома, из которого они сбежали, и чем на улицах. Подтверждением тому была судьба мальчика, которого они теперь ели.
Келленкир улыбнулся брату. Жестокость их жизни уже угнездилась в его душе и озлобила взгляд, но тогда он еще не успел лишиться всех положительных черт и был добрее.
Снаружи раздался взрыв, заставив их съежиться. Затем начал вспыхивать свет, и они закрыли глаза руками, стеная от ужаса. Банды воевали на улицах каждую ночь. Поговаривали, что когда-то на Нострамо был мир — когда Ночной Призрак держал в праведном страхе всю планету. Келлендвар наивно верил в эти истории и по ночам шепотом молил Ночного Призрака прийти и спасти его.
Но взрывы оказались не от выстрелов. Между ними слышалась слабая музыка. Келленкир решил рискнуть и выглянул наружу.
Он тут же отпрянул и, широко улыбаясь, поманил его.
— Ты только посмотри, малыш Келл, посмотри!
Келлендвар подошел в дыре в стене. Он полностью доверял Келленкиру.
Воздух снаружи был мутным от загрязнений, но лучше, чем в пещере. Келлендвар закашлялся, и брат стал тереть ему спину, пока кашель не прошел.
— Смотри! Смотри наверх!
В небе вспыхивали узоры — тусклые, чтобы не причинять боль глазам нострамцев, синие и темно-фиолетовые на самой границе видимого спектра.
— Что это? — спросил Келлендвар, все еще боясь.
— Праздник, — ответил ему брат. — Наверное, именины какого-нибудь аристократика. Отец мне иногда рассказывал про богачей на верхних уровнях. Он ведь у них прислужником был до того, до того… В общем, до того, как все стало плохо.
Они никогда не говорили о болезни, забравшей их мать и разрушившей разум отца, превратив его из родителя сначала в развалину, а затем в монстра.
Музыка становилась громче. Между шпилями Кемно плыл изящный пещерный корабль, освещая вечно грязный нижний город яркими золотыми, голубыми и зелеными огнями.
— Пусть знают все, что в этот день старший сын дома Скрайвок получил господское имя! Пусть знают его все! Гендор Скрайвок! Гендор Скрайвок! Ура! Ура! Ура!
Небо пересекали маломощные лазеры. Вокруг корабля взрывались фейерверки. Мальчишки отошли от входа, щуря чувствительные глаза и прикрывая уши руками, но все равно смеялись, наслаждаясь пугающим грохотом, слепящими огнями и собственным нервозом.
Пещерный корабль прошел мимо. На его длинном корпусе проигрывались картины празднества в месте, которое мальчики сочли бы выдумкой, если б оно не стояло у них перед глазами. На самом видном месте было изображено лицо молодого человека, немногим старше Келленкира.
