В секретере я прятала три предмета, которые взяла у неё из ящика после того, как она ушла: красную шаль с бахромой, синий свитер и самое моё любимое ситцевое платье в жёлтый цветочек. Эти вещи ещё хранили на себе её запах.
Однажды, до своего ухода, мама сказала, что, если хорошо представить себе что-то, это может случиться. Например, если ты желаешь выиграть забег, то представь себе, как первой пересекаешь финишную черту – и пожалуйста! Когда придёт время, это произойдёт на самом деле. Единственное, чего я так и не смогла взять в толк: что будет, если все представят себе, как выигрывают забег?
Тем не менее, когда она ушла, я только этим и занималась. Я представляла себе её, подходящую к телефону. Потом я представляла, как она набирает номер. Я представляла, как щёлкают телефонные провода, соединяясь с нашим домом. Я представляла, как зазвонил наш телефон.
Он не звонил.
Я представляла, как она едет на автобусе обратно в Бибэнкс. Я представляла, как она идёт по дорожке к дому. Я представляла, как она открывает дверь.
Этого не случилось.
И пока я думала обо всём этом в тот вечер, когда мы с Фиби ворвались в дом миссис Кадавр, я также вспомнила и о Бене. Мне вдруг ужасно захотелось поспешить в дом Финни и спросить, где сейчас его мама, но было слишком поздно. Финни наверняка давно спали.
Вместо этого я долго лежала и думала о стихотворении о всаднике: я представляла себе приливы и отливы, и эти ужасные волны, хватающие путника. Что же тут может быть нормального, если путник умирает? И как что-то может быть и нормальным, и жутким одновременно – как эти стихи?
Я так и не заснула всю ночь. Я знала, что если закрою глаза, то увижу жуткий прилив и волны. Я вспомнила о том, как плакал мистер Уинтерботтом. Наверное, я в жизни не видела ничего печальнее. Это было даже печальнее, чем то, как плакал мой папа. Ведь мой папа – такой человек, от которого можно ожидать, что он заплачет в час печали. Но я никогда бы и ни за что не подумала, что мистер Уинтерботтом – несгибаемый мистер Уинтерботтом – может плакать. Только в тот момент до меня дошло, что он действительно любит миссис Уинтерботтом.
Едва дождавшись рассвета, я позвонила Фиби и сказала:
– Фиби, мы должны её найти.
– Это я и пытаюсь тебе сказать, – ответила она.
Глава 31
Фотография
Следующий день сложился крайне нетривиально, как выразилась бы миссис Партридж.
Фиби явилась в школу с новым посланием, которое она нашла этим утром на крыльце: «Мы не ценим воду, пока колодец не пересохнет».
– Это улика! – объявила она. – Может, маму прячут в колодце?
У своего шкафчика я столкнулась с Беном. В воздухе витал густой аромат грейпфрута.
– У тебя что-то на лице, – сказал он. Его тёплые мягкие пальцы прошлись по моей щеке. – Не иначе как остатки завтрака.
Я не понимала, что со мной происходит. Я собралась его поцеловать. Я уже подалась вперёд, но тут он повернулся и захлопнул свой шкаф. И мои губы налетели на холодный железный замок.
– Сэл, ты ненормальная, – сказал он.
Оказывается, целоваться не так-то просто. Две человека должны для этого оказаться в одном месте в одно время и при этом оставаться неподвижными настолько, чтобы поцелуй достиг своей цели. Но мне стало легче оттого, что мои губы попали на холодный металл. Я не представляла, что это меня так накрыло и что могло бы произойти, завершись поцелуй на губах у Бена. Меня трясло при одной мысли об этом.
Все остальные уроки я только и могла, что следить за своими губами.
Мистер Биркуэй влетел в класс с охапкой дневников. Я совсем про них забыла. А он уже гарцевал между рядами и восклицал:
– Потрясающе! Невероятно! Непредсказуемо!
Он объявил, что разрывается от желания поделиться с классом тем, что нашёл в дневниках.
– Поделиться с классом? – переспросила Мэри Лу так, будто не поверила своим ушам.
– Не беспокойтесь! – заявил мистер Биркуэй. – У каждого найдётся что сказать. Я пока не успел прочесть всё до последней страницы, но хотел бы уже сейчас поделиться с вами некоторыми особенно выдающимися пассажами.
В классе заметно нарастало беспокойство. Я тоже постаралась припомнить, что же я написала. Мэри Лу перегнулась ко мне и сказала:
– Ну, я-то могу не бояться. Я нарочно на первой странице оставила записку, где ясно выразилась, что не хочу, чтобы мой дневник читали. Это моё личное дело.
Мистер Биркуэй обвёл взглядом наши встревоженные лица и сообщил:
– Вам нечего опасаться. Я буду менять все имена, и все дневники, которые собрался читать, оберну одинаковой жёлтой бумагой, так что вы не сможете прочесть имя автора на обложке.
Бен попросился выйти. Кристи сказала, что ей плохо, и умоляла отпустить её в медпункт. Фиби попросила меня пощупать ей лоб: она была уверена, что у неё температура. Обычно мистер Биркуэй легко отпускал учеников в туалет или в медпункт, но на этот раз он заявил:
– Не симулируйте!
И он взял в руки первый дневник и обернул в жёлтую бумагу так ловко, что никто ничего не успел прочесть. Все затаили дыхание. Было слышно, как ребята нервно ёрзают за партами, сжавшись в ожидании: кого начнут пытать первым? Мистер Биркуэй прочёл:
По-моему, Бетти (он действительно изменил имя – в школе не было ни одной Бетти) суждено гореть в аду, потому что она только и делает, что упоминает имя Господне всуе. Она повторяет «Боже!» каждые пять секунд.
– Кто это написал? – громко спросила Мэри Лу, красная, как рак. – Это ты, Кристи? Точно, я знаю, что это ты!
Кристи молча уставилась в парту перед собой.
– И я не повторяю «Боже!» каждые пять секунд! Это не так! И мне не суждено гореть в аду! Всемогущий – вот как я теперь говорю. Всемогущий! Или Альфа и Омега!
Напрасно мистер Биркуэй пытался растолковать нам, что ему так понравилось в этом пассаже. Он сказал, что большинство из нас не подозревают, что наши слова, такие как «О боже!», могут оскорблять чувства других людей. Мэри Лу снова перегнулась ко мне и сказала:
– Он это серьёзно? Неужели он правда, честно и искренне верит, будто безмозглая Кристи может обидеться на то, что я поминаю Господа? Чего я, кстати, давно уже не делаю.
Кристи напустила на себя вид такой святоши, как будто сам Господь нарочно спустился с небес за её парту.
Мистер Биркуэй поспешно вытащил следующий дневник. Он прочитал:
Линда (Линды у нас в школе тоже не было) – моя лучшая подруга. Я рассказываю ей обо всём, и она рассказывает мне ОБО ВСЁМ, даже о том, чего я бы вообще не хотела знать. Как, например, что она ела на завтрак, или в чём спит её папа, и сколько стоит её новый свитер. Иногда всякие такие вещи бывают абсолютно неинтересны.
