Михаил вышел из саней, размял ноги после долгого пути, потянулся, не ощущая небольшого мороза, что щипал нечувствительные щеки.
— Благодарю, — похлопал он по плечу возницу.
Окинул взглядом здание, у входа прохаживался полицейский, придерживая на боку саблю.
— Скажи, любезный, господин Авчинников в управе?
— Никак нет, — подтянулся страж закона, увидев в санях человека в форме. В первый момент он подумал о том, что приехал чиновник с проверкой.
— А кто из уездной полиции?
— Помощник исправника господин Штромберг, ваше благородие.
— Как к нему пройти?
— По лестнице на второй этаж, а там налево.
Жуков поблагодарил кивком и двинулся в указанную сторону разыскивать искомый кабинет.
Помощник уездного исправника коллежский советник Николай Федорович Штромберг оказался низеньким толстеньким человеком с совсем лысой головой. Пенсне на прямом греческом носу дополняло облик этакого провинциала с добрейшей улыбкой.
Он выслушал Михаила с полнейшим равнодушием, казалось, он занят был совсем другими мыслями.
— Да-да, все, что вы мне рассказали, вызывает определенный интерес, но чем могу вам, молодой человек, помочь? До третьего стана шестьдесят пять верст, оттуда до Самолвы столько же. Предоставить в ваше распоряжение проводника я не имею возможности.
Жуков выслушал в полнейшем молчании уездного начальника. По правде говоря, он и не надеялся на полнейшее содействие, надежда была только на станового пристава и сотского в деревне Самолва.
— Но убийца… — начал Михаил, но тут же был перебит слащавым голосом Николая Федоровича:
— Мнимый, против которого нет существенных улик, а только ваши, так сказать, домыслы.
— Но мы…
— Молодой человек, я не знаю, как вы привыкли выполнять обязанности в столице, мы же доверяем проверенным фактам, а не голословному утверждению. Могу порекомендовать обратиться к купцу Муровцеву, который занимается доставкой товаров по уезду. Может быть, он сможет помочь вам с оказией попасть в третий стан. Постойте, — поднял голову от бумаг господин Штромберг, — я напишу становому приставу распоряжение, — помощник уездного исправника в последнюю минуту подумал, что если столичный щеголь прав, то может приписать уездному начальству противодействие исполнению закона, а сей факт не нужен ему в послужном списке, поэтому он решил, от греха подальше, подстраховаться.
Подготовка бумаг не заняла много времени, Михаил ждал, возвышаясь над столом и держа шапку в руке.
— Я пишу, чтобы становой пристав содействовал вашему следствию.
— Благодарю.
То ли удача сопутствовала Жукову, то ли праведное дело благословлено небесами, но двое саней купца Муровцева направлялись через деревню Воронова Наумщина, где находился дом станового пристава, в Теребье. Ехать было не так привольно, как ранее, но Михаил смирился с неудобствами, лишь бы добраться до долгожданной цели. Ящики долго не давали ему покоя острыми краями, пока молодой чиновник не протиснулся между ними, и спустя некоторое время задремал.
Проснулся оттого, что кто-то с окладистой бородой его теребил.
— Ваш-бродь, ваш-бродь, — говорил негромкий сиплый голос, — прибыли. Ваш-бродь!
— Что? А? — Михаил протер глаза, но вокруг и без того было темно, а бородатое лицо поначалу испугало, но потом сон исчез, и чиновник узнал возницу.
— Ваш-бродь, дом господина пристава, — он указал головой в сторону, где были освещены окна. Борода возницы флагом развевалась по ветру…
Михаил постучал костяшками пальцев в дверь, но стук вышел слабый. Пришлось приложиться кулаком, чтобы в доме услышали. Дверь скрипнула, и за ней появился высокий крупный мужчина с накинутым на широкие плечи тулупом.
— Кого там принесло? — прогудел он зычным голосом, освещая пришедшего светом лампы.
— Николай Викентьевич, разрешите, не то холодновато после переезда в шестьдесят верст.
— Прошу, — пристав пропустил Жукова и запер за ним дверь. — Как я понимаю, у вас неотложное дело, иначе не стали бы по морозу с обозом купца Муровцева тащиться в нашу тьмутаракань, — это был то ли вопрос, то ли утверждение.
— Совершенно верно.
— Раз вы меня знаете…
— Да-да, я — помощник начальника столичной полиции Михаил Силантьевич Жуков.
— Ну а я — местный пристав Грудчинский. Раз с формальностями покончено, прошу к столу, я собирался ужинать, а вы после долгого пути, наверняка голодны.
— Есть немножко.
— Раздевайтесь и к столу, — он отошел на минуту, пока Михаил сбрасывал пальто и, прислонив ладони к горячей стене, за которой трещала дровами печь, отогревал руки. Вскоре пристав воротился с тарелкой, вилкой и рюмкой.
— Сегодня я и за хозяина, и за хозяйку. Моя драгоценная Елена Павловна отбыла с детьми в Воронеж на рождественские праздники, а у меня служба, — он развел в стороны руками, — присаживайтесь. Михаил Силантьич, у меня все по-простому.
— Минутку, — и Жуков добавил: — Можно и меня по-простому — Мишей.
Пристав разлил по рюмкам из графина хлебное вино, как оно значилось в трактирах и винных лавках.
— И как столица?
— Что с ней будет? Стоит и крепчает.
Михаил присел за стол и сразу почувствовал, как в животе заурчало от вида дымящегося картофеля, соленых груздей, квашеной капусты, огурцов и куска ароматной буженины. Он сглотнул скопившуюся слюну.
— За знакомство, — поднял налитую рюмку Николай Викентьевич.
Михаил опрокинул в себя жидкость без слов, только почувствовал, что внутри него побежала теплая волна.
— Отведай, Миша, чем бог послал, а потом о деле. Давно, однако, я не был в столице. Большой театр, Александринский, Фонтанка, Невский.
— Меняется город, но мы в своем отделении видим лишь изнанку.
— Вот так всегда, я о возвышенном, а мне — о злодеях. Давай, Михаил, рассказывай, что привело в наши края.
Жуков начал с убийства на Эстляндской, о двухнедельных мытарствах по трактирам и харчевням, о Фадейке Косом и, наконец, о крестьянах деревни Самолва, об убитом Григории Еремееве и пока неизвестном Василии.
— Вполне в духе местных нравов, — разливал по рюмкам хлебное вино пристав, — если кто и уезжает на заработки, то непременно до весны, к посеву, а чтобы вернуться, так до Рождества, — он нахмурил лоб. — Нет, такого не бывало. Они даже на похороны не приезжают… Мыслишь ты правильно.
— Тогда посодействуйте, Николай Викентьевич.
— Сочту за честь помочь столичной полиции.
Теплая мягкая постель утопила Михаила в объятиях, и сон сразу же сморил его. Красочные картины теребили до утра своей непредсказуемостью: то питерские улицы, то дорога, то почему-то всплывало лицо Фадейки, и снег, снег, снег…
