— Боже мой, а такой порядочной выглядела женщина. Вот и верь после этого людям. Однако оставьте, Михаил Силантьевич, расписочку, все-таки деньги не малые.
— Людям можно, преступникам нельзя.
— А как их можно отличить?
Вопрос повис в воздухе.
— ДУМАЮ, ИВАН ДМИТРИЧ, облигацию для Цехановича она обменяла, — подытожил рассказ Жуков.
— Мне тоже так кажется, — согласился с помощником Путилин. — Что еще дало наблюдение?
— Ни с кем не встречалась, ни к кому не ходила, складывается впечатление, что ждет весточку от суженого.
— Вполне возможно, письма, телеграммы получала?
— Нет, мимо Левы не пролетела бы ни одна бумажка.
— Остается ждать.
— Иван Дмитрич, может, с ней стоит поговорить?
— Может, а вдруг, — начальник сыскной полиции навалился на стол грудью, — замкнется, как улитка, ничего не знаю, ничего не ведаю.
— Но облигация?
— Нашла, по почте получила, ветром принесло, мало ли чего расскажет.
— Но служащие конторы, сам Гейман?
— Миша, свидетели есть, что облигацию Грушевской передавал Цеханович?
— Нет.
— Тогда продолжай слежку, вот когда она на встречу направится или весточку получит, вот тогда на сцену может выйти господин Жуков со свидетельствами банковской конторы и иными документами.
— Я не согласен с вами, Иван Дмитрич, — Миша прищурил глаза. — Сейчас самое время произвести обыск, ведь она должна объяснить, как у сравнительно бедной девушки, существующей за счет преподавания, оказалась такая сумма денег?
— Хорошо, — отмахнулся Путилин, — я сказал, что в этом деле ты за главного, так что поступай, как считаешь нужным.
К ОБЫСКУ ГОСПОЖА Грушевская не выказала интереса, словно столь деликатное дело касалось не ее, а кого-то иного.
Федор Петрович, хозяин дома, в котором проживала Алина, был подавлен и с каким-то интересом, смешанным с презрением, смотрел на жиличку и постоянно повторял:
— Надо же дожиться до такого позора!
— Вы не хотите выдать ценные бумаги, деньги или иные предметы, не принадлежащие вам, госпожа Грушевская? — Миша стоял подле кресла, в котором расположилась Алина.
— Я слишком бедна, чтобы иметь средства, и не имею таких знакомых, которые давали бы мне на хранение, как вы выразились, ценные бумаги, деньги и, — она передразнила сыскного агента, — иные вещи.
В комнатах подозреваемой в связи с исчезнувшим Цехановичем ничего не нашли, кроме нескольких писем без конвертов.
Побледневший Жуков нервически покусывал верхнюю губу и в нетерпении ходил по комнате, мысли перескакивали с одного на другое, потерпеть поражение в заведомо выигрышном деле было для помощника Путилина сродни самоубийству.
Столько потрачено сил, а все впустую.
Госпожа Грушевская презрительно кривила губы, смотря серыми глазами на сыскного агента, в них читалось: «Ищите, ищите, может быть, дырку от иголки найдете!»
— Видимо, произошла досадная ошибка, — пробормотал невразумительно Миша, Алина продолжала сидеть даже тогда, когда полицейские, пришедшие с обыском, направились к выходу, — именно в эту минуту что-то щелкнуло в голове Жукова. — Мадемуазель, — он подошел к креслу, в котором расположилась госпожа Грушевская, — не соизволите ли подняться?
Алина вспыхнула, но продолжала сидеть.
Путилинский помощник расплылся в улыбке.
— Мадмуазель, не соизволите ли подняться с кресла? — Грушевская, словно не слышала слов сыскного агента. — Не заставляйте, — голос Миши звучал ласково и трепетно, — применять силу.
— Господин полицейский, — послышался голос сзади, — что вы себе позволяете?
— Федор Петрович, — голос Миши звучал не с нотками металла, а именно металлом, — если вы не хотите быть обвиненным в соучастии, то попрошу помолчать. Итак, — нежно и с улыбкой, — вы намерены подняться с кресла?
Плечи барышни поникли, и она с трудом, преодолевая нежелание, встала.
— Благодарю, позвольте? — Жуков поднял пакет, на котором сидела Алина, вскрыл. — Как и ожидалось, — добавил он, — акции Государственного банка на сумму десять тысяч рублей. Госпожа Грушевская, не поясните, кому принадлежать эти ценные бумаги?
— Мне, — Алина закрыла руками лицо.
— Тогда следующий вопрос: откуда они у вас?
— Вы же знаете сами, — процедила барышня.
— Госпожа Грушевская, преступление остается преступлением, даже исполненным во имя любви. — Путилин вышагивал по кабинету, в душе клокотало чувство, что столь юная девушка может быть не только причастна к краже облигаций, но и пострадать за милого Михаила.
— Мне совестно, — призналась Алина и прижала к лицу платок, — что я косвенным образом стала соучастницей столь неприглядного события.
— Давайте, милая барышня, называть все своими именами, — Иван Дмитриевич остановился, — не знаю, косвенным или прямым, но вы стали участницей кражи, наглой и беззастенчивой.
— Я…
— Не надо, — начальник сыскной полиции поднял кверху руку, призывая Алину к тишине, — вы — молоды, красивы, неужели возникла такая потребность: провести несколько лет жизни в тюрьме среди заядлых преступниц?
— Я…
— Госпожа Грушевская, мне кажется, вы не до конца понимаете свое положение. Вы, если говорить прокурорским языком, преступница. — Иван Дмитриевич остановился напротив Алины и смотрел в ее лицо сверху вниз. — Да, да, преступница, — он выделил последнее слово, — и не столь важно, что ваше участие в этом деле, может быть, только в том, что вы обменяли краденую облигацию на ценные бумаги. Вы все равно остаетесь преступницей.
— Я понимаю, — голос Грушевской был сух, — все, что вы говорите, но я стала сама жертвой Ми… господина Цехановича, и я не хочу нести наказание за несовершенное мной.
— Что вы предлагаете? — Путилин сел за стол и положил руки на столешницу.
— Я хочу доказать вам, что я — всего лишь жертва.
— Хорошо, каким образом?
— Господин Цеханович должен прислать мне письмо после того, как устроится на новом месте.
— Где?
— Он собирался плыть в Америку, где проживает его двоюродный брат Жоли.
— Жоли? Странное имя.
— Георгия, там его зовут Жоли.
— Значит, вы должны получить от него письмо?
— Да, в нем он подробно опишет, как мне к нему ехать.
— Почему я должен вам верить?
— Я — молода и не слишком задумываюсь о событиях, происходящих вокруг меня и со мной, но только арест отрезвил меня. Я никогда не шла против закона и сейчас не имею желания.
